Неторопливо, размеренно поднимал Иван Андреевич лом, ударял точно в намеченное место ледяного выступа, тяжелое стальное острие с сухим шорохом вонзалось в твердо слившийся на воде панцирь. От мелких сверкающих искр льда образовывался зернистый налет на валенках, на полах овчинного полушубка.
Отец шел с ломом в одну сторону круга, сын — в другую. Увлеченные работой, они подталкивали друг друга, когда сходились вплотную и касались спинами. Чтобы разбить перемычку, приходилось кому-то отойти в сторону. Лопатой выбрасывали из ледяной канавы скользкий щебень, топором зачищали обе стены — внешнюю и внутреннюю, и было почему-то радостно видеть, что лед, если отвесную стену зачистить гладко, весь из тонких слоев, как древесина из годичных приростов.
После этого проходили еще слой на один штык. И опять выгребали, зачищали, брались за лом и пешню. Дно канавы по всей выгнутости становилось темным, зеленовато-синим. Значит, близко вода. Избави боже нечаянно проткнуть его! Каким бы ни было отверстие, хоть не больше спичечной головки, вода пробьется фонтанной струей, зальет канаву, пропадет вся работа. Сбивали топором кочки на дне и опять же топором стесывали больше половины ледяного пня, оставленного посередине. И тут начиналась ювелирная работа. В середине хрупкого пня предстояло вырубить круглое отверстие до конца, до воды, но чтобы осталась целой, гладкой невысокая ледяная стенка. Вгрызались в лед осторожно — где пешней, где топором; для этой работы лом не годился: им, тяжелым и массивным, управлять труднее. Ледяную щебенку выгребали руками, то и дело сравнивали глубину вырубки — миновали уровень дна канавы или нет? Когда от воды отделялся тонкий слой льда, вылезали наверх.
Вытягивая руки, уже один, без Артемки, Иван Андреевич опускал пешню в горловину, как в дупло, и осторожно долбил и долбил. Наконец острие пешни застревало, вынуть было уже трудно. Значит, проколол, значит, сжимал пешню вязкий донный лед. Иван Андреевич раскачивал деревянную ручку, потом резко дергал ее на себя. Следом за пешней в отверстие врывалась вода. Холодная, прозрачная, она клокотала, вихрилась, сплошной массой переливалась через оставленный внизу гладкий барьер ледяного пня. С каждым ударом пешни отверстие расширялось, воды становилось больше. Когда ровная, еще колеблющаяся гладь сравнивалась с поверхностью всей старицы, Иван Андреевич подгребал к одному краю плавающие зеленые обломки льда, выбрасывал их лопатой. Они влажно блестели и шуршали, осыпаясь с кучи. Оставалось до конца расчистить низ отверстия от острозубых выступов. Он сбивал их пешней старательно, будто они могли повредить задыхающейся рыбе, если она устремится вверх, к свежему воздуху.
Какое это было отдохновение для души! Теперь остались одни воспоминания. Иван Андреевич до самых мелких подробностей восстанавливал те счастливые минуты, понимал, как ни обманывай себя, а не вернуть ничего, и все же углублялся в эти воспоминания, благодарил судьбу, что не обделила она радостями в родном краю...
Вечером, с наступлением темноты, Артемка спрашивал: «Рыба сейчас лезет или раньше уже попалась? Поглядим, а? Зажжем свечку и сходим». И уже представлял, рассказывая, как щуки, плотвички, окуни с мягкого дна поднимаются к свежему воздуху, переваливаются через прозрачную ледяную стенку и затем спокойно плавают, будто прогуливаются по заполненному водой кругообразному коридору.
Свое сооружение во льду проверяли поутру. В самом центре пробивали прозрачную корку, образовавшуюся за ночь. Затем набирали полное ведро воды, подталкивали его пешней и черпаком к проруби, и оно, фыркнув оставшимся у днища воздухом, опускалось под воду, в ледяную горловину, и застревало в ней. Теперь ни одна рыбина не уйдет.
Начиналось самое интересное. Быстро крошили пешней всю ночную корку, выбрасывали острые тонкие льдинки. Сквозь очищенную ото льда воду смотрели вниз. Вытянувшейся по кругу стаей толстоспинные, неторопливые рыбины действительно будто прогуливались по сверкавшему дну. Стоило опустить черпак, чуть-чуть повести его навстречу стае, как бурно закипало в воде, пенилось, и тогда успевай только орудовать. В гибкой сетке черпака бились то щука, то окунь — они подпрыгивали, выброшенные на лед, обволакивались снежной пылью. И рядом с ними подпрыгивал от радости Артемка.
Почему ярче всего Иван Андреевич видел счастье, когда лишился его? Почему рядовые, обычные явления порой становятся значительнее многих, будто бы огромных, едва ли не всеохватных? Почему вспомнилась зимняя рыбалка в хоперском селе, на зимней речке? А в жизни Ивана Андреевича были события куда интереснее по сравнению с рыбалкой на льду. Многое было, многое... А вспоминается прежде всего самое родное.