Вот это перенести было совсем тяжко. Только что целовала и — пренебрежение... Возненавидел он и Гровса, и этих девиц, и гранатовый цвет автомобиля. Он израсходует все накопления, какие появились за время врачевания, но покажет Гровсу и его продажным девицам, как умеет отдыхать, одеваться и вообще какой он человек. Когда все было обдумано, расписано в расходах до единого фунта стерлингов, отыскал Гровса в его медицинской фирме с ярким вызывающим фасадом, увешанным полотнищами международного Красного Креста. Гровс вышел в холл без промедления. И тогда у неожиданно оробевшего Уоткинса подкосились ноги — не в силах он был переступить через что-то роковое, что задавило душу его еще в студенческие годы.
— Я бы не возражал работать... у тебя, — пробормотал Уоткинс. Если бы промедлил минуту, другую, то уже ничего не сказал бы. «Вот чего не хватало! — злорадствовал Уоткинс, ненавидя самого себя. — К черту медицинскую практику! К черту все на свете, если можно жить так, как Гровс!..»
С того времени и потянулось. Самые деликатные поручения Гровс давал Уоткинсу. Чего не насмотрелся, к каким тайнам не прикасался!.. От науки и чистой медицины Гровс был далек. Он то занимался снабжением военного ведомства медицинскими материалами, то вдруг оказывался у руководства советом по прогнозированию заболеваний в войсках. И везде лучшим его посредником при деловых контактах с концернами был Уоткинс. Оказывается, для роли маклера нужен талант. Что ж, Уоткинсом были довольны, значит, в деловитости ему не откажешь.
Черные дни настали, когда Гровс неожиданно исчез. Пригласил за город на прогулку и уже в темноте, усталый, разомлевший от выпитого, сказал:
— Теперь прощай. Куда? Узнаешь потом, дам знать. Выхожу на новую орбиту. Ударился в науку.
Солгал Гровс, не сообщил. Оставил Уоткинса одного, будто маломощную лодку, севшую на мель среди морского неистовства, да еще с заглохшим мотором. Тогда и увидел Уоткинс: таких специалистов, как он, полно, хоть в дамбы на Темзе, как всякий хлам, укладывай.
Долгие, мучительные были годы в этих условиях. Как голыш на морском берегу, катало его приливом туда-сюда, и ничем не мог он защититься ни от глубинного холода, ни от солнечного пекла. Оказалось, за все годы работы не обрел ни богатства, ни поддержки у сильных мира сего. Ее, поддержку-то, не раздают налево и направо, а только тем, кто сам может служить надежной опорой. Цепь, замкнутый круг, впрочем, как и многое в жизни, если не все...
Несколько лет назад объявился Гровс, уже изношенный старик. Предложил вместе уехать на какой-то Талум. Он говорил: работа несложная, деньги большие. Значит, старость будет обеспечена. Важно, чтобы рядом с ним, с Гровсом, в научном Центре были свои, жизнью проверенные люди... Нечего было раздумывать, иначе другие, более шустрые, перейдут дорогу.
И вот научный Центр, вот он — каменный, негостеприимный Талум, вот она — неудача с Петраковым.
Все бы ничего, каждый человек не избавлен от неудачи, если бы Гровс не пошел дальше своих постоянных угроз. Выбросит отсюда — и опять того и жди, что начнет мять безжалостное повседневье. Но это полбеды. Здесь он узнал, ощутил каждой своей клеточкой, что ожидает человечество... Выжить! Вот главное, весь смысл теперешней жизни.
Уоткинс почувствовал, что сзади кто-то дышит. Оглянулся — Хаббарт. Круглый, добродушный, он сочувствовал душевному смятению Уоткинса, только отраженный свет в очках сужался в тонкие лучи и пристально прощупывал лицо.
— Гровс ждет.
«Это ясно по одному твоему появлению, господин Хаббарт. А кто и когда защищал меня в жизни? — допрашивал себя Уоткинс по пути к административному зданию. — Кто помогал? Почему в свою защиту я не могу разоблачить того же Гровса? Почему я должен обороняться?» Входя в кабинет, он готовил обвинительные слова.
У стола сидел Жак и выжидающе смотрел то на Гровса, то на Уоткинса.
— Потянул пустого? — мрачно проронил Гровс.
— Желаю тебе потянуть полного, — так же мрачно ответил Уоткинс.
Он чувствовал, что терпению приходит конец. До каких пор он будет ходить робкий, приниженный под началом Гровса, как оседланная лошадь под опытным седоком?!
Но так и не распрямилась в душе скованная сила, не вырвалась на волю. Заморгал Уоткинс, заморгал, будто извиняясь перед боссом.
— Ну, порезвился — пора успокоиться, — понял все Гровс. — Дело за тобой, Жак, убеди Петракова. Ты ведь вошел к нему в доверие. С континента строго требуют — откладывать нельзя. Если солдат сыграет в ящик, сколько времени потеряем над новой моделью?