Наверное, начал стареть я. Всю жизнь был самим собой, таким, как есть, многое впитал от окружения и сам влиял на окружающих. В моей жизни свои допуски, как в условиях конструирования каждой новой машины для ее лучшего использования; свои ограничения, как в строгом воинском уставе; свои понятия, симпатии и прочее, прочее. Моя нравственность — как тщательно исполненный рабочий чертеж одной детали — моей личной жизни — в общей сложнейшей картине огромной современной машины — всего общества.
Да, бываю порой щепетилен. «Чрезмерно щепетилен!» — так обычно говорила Мария. Но ведь моя щепетильность идет не от кокетства, не от желания казаться, а прежде всего от стремления к чистоте, к предельной ясности во взаимоотношениях с женой, с сослуживцами, со всем обществом. Понимаю, окончательной цели в своем стремлении я не достигну; это невозможно, как невозможно получить бесконечно большую или бесконечно малую величину. Но разве само стремление так уж плохо? Разве оно кому-то причиняет боль? Зачем же меня упрекать в чрезмерной щепетильности?
Видимо, я создаю сложности друзьям, жене, поэтому со мной уже трудно общаться... Что ж, тут я бессилен. Процесс необратим.
Я люблю Марию. За двадцать лет совместной жизни грешный быт не раздавил это чувство. И Мария не изменилась ко мне. Но почему ссорились, почему рождались недоразумения? Наверное, без окалины в человеческих отношениях не обойтись, как не обойтись без сопутствующих шлаков в любом процессе, если он — само развитие, а не застой.
Впервые поссорились сразу, как только познакомились. Повод куда каким смешным теперь кажется. Впрочем, само знакомство тоже более чем легкомысленное. Я уже работал после института и, видимо, был на хорошем счету, коли меня включили в состав авторитетной комиссии. Мы приехали в Ртищево проверять состояние здравоохранения в городе. Разместились в гостинице.
В те давние годы что это за гостиница была! Один умывальник на весь этаж. Проснулся рано (я всегда просыпаюсь рано — привычка, чтобы на работу успеть точно в назначенное время), побегал по травушке-муравушке между булыжной мостовой и тротуаром — пот выступил. В умывальнике разделся до пояса — и давай плескаться. Справа, слева подходят и уходят мужчины, у каждого свои заботы. Лишь один, вижу краешком глаза, побрился безопаской, умылся и стоит в уголочке с наброшенным через плечо полотенцем. Коротенький, толстенький, с черными, нацеленными на меня глазками.
В коридоре у выхода из умывальника он извинился и этим извинением на моем пути будто выставил поперечину. Сразу, как говорится, взял быка за рога. Где работаю? В каком номере живу? Надолго ли в Ртищево? Женат ли? Когда узнал, что не женат, обрадовался, как ребенок новой игрушке.
— Послушайте, я к вам имею серьезный разговор, — вполголоса говорил он и вертел на моей рубашке пуговицу. — Меня зовут Аркадий Иванович. Еще вчера я приметил вас. Для вас есть невеста, дочка моего приятеля. Вы еще не знаете, что это такое. Но вы узнаете, что это такое!
Я засмеялся. Он догнал меня и опять преградил дорогу:
— Сейчас вам некогда? Я должен уехать сегодня, но я не уеду сегодня — буду ждать вас. Вы ей очень подходите... Нет, она очень подходит вам. Короче говоря, со стороны виднее...
Мне действительно было некогда: члены комиссии уже позавтракали, и я задерживал их. Чтобы побыстрее отделаться, я извинился и заторопился в номер.
Аркадий Иванович был добрый человек. Он хотел счастья дочери своего друга, а следовательно, самому другу. Неосмотрительно бросил он козырную карту случайному человеку. Может быть, эта открытость и подкупила меня? Не странно ли, я поверил ему. Более того, мне захотелось увидеть ее сразу после вечерней беседы с Аркадием Ивановичем.
Закончив работу в комиссии, я не поехал домой, а сел в поезд на Саратов — от Ртищева рукой подать. Что Аркадий Иванович сделал — не знаю, но, видимо, были телефонные разговоры-переговоры, а может быть, и телеграммы. Нажил он себе хлопот... Утомленный вагонной сутолокой, уставший за время командировки от чужих углов, он и в родном Саратове не оставался без дела. По прибытии нашего поезда он приставил меня к вокзальной стене, да чтоб ни на шаг не отлучался! Чтоб толпа пассажиров не затерла! Чтоб не потерялся, избави боже! А сам бросился вдоль перрона.
Разумеется, я не стоял на месте. В Саратове был впервые, и мне хотелось взглянуть на город. Вышел на привокзальную площадь, глубоко и облегченно вздохнул от раскинувшейся вольности.
— Куда же вы!.. Что же вы!.. — услышал я тревожные возгласы.
Аркадий Иванович быстро семенил короткими ножками, идя под руку с высокой девушкой. На нем лица не было. Бледный от испуга, что я надумал скрыться, он вцепился в рукав моего пиджака: