Уоткинс в самом начале прогулки отказался от девиц. Он вообще до них небольшой охотник, а сейчас — тем более. В руках у него были пышное ворсистое полотенце, любимый халат Гровса — алые тюльпаны на лазурном небе, мягкие тапочки с острыми, загнутыми кверху носами. Эти вещи Уоткинс выхватил у шофера сразу, как только подъехали к морю. В бухте Уоткинс первым вылез из воды, чтобы ни Жак, ни Лейда не перехватили нужные Гровсу вещи и не опередили бы в услужливости. О-о, как особенно теперь важно Уоткинсу быть причастным к работе Петракова над солдатом! Успех или неудача — все едино. Ведь ничего не стоит Гровсу в официальном отчете, когда появятся самые первые результаты, назвать и его. Если будет отмечен Уоткинс рядом с Петраковым, то это — победа. Он будет необходим здесь, под куполом, как ученый. В случае термоядерной войны ему дадут место в городке — ведь без него не обойтись. И он будет жить так же, как сильные мира сего. Более того, он будет значительнее этих всесильных — ведь без них можно обойтись, а без него, без крупного в своей области специалиста, никак нельзя. И он останется живым при самой страшной катастрофе, а она ведь разразится на Земле, он все это уже понимает...
Гровс очнулся неожиданно. С моря набежала волна, зеленые камни распороли ее, и брызги холодным дождем окропили Гровса. Он приподнялся на локтях, готовый обругать, послать к чертовой матери всех, кто забавляется по-детски, брызгается. И тут же Лейда кошкой бросилась к Уоткинсу, вырвала у него полотенце.
— Проснулись, радость моя?..
Гровс щурился от яркого солнца, его томила жажда, внутри жгло, но он еще не осмыслил, почему так плохо ему.
Жак налил рюмку коньяку, весело протянул, плеща на ковер:
— Полечитесь, господин Гровс. Можно и из одного сосуда с такой женщиной. Это даже лучше, когда из одного сосуда...
Гровс, напрягая мысль, смотрел на хрустальную рюмку, отливавшую янтарным блеском. «Вот отчего плохо...» Перевел взгляд на Жака:
— Ты чего?.. Отравить вздумал? Или у меня предела нет? — Гровс свирепел, становился с каждым словом жестче. — Ты, вообще-то говоря, зачем здесь? Вон из моей бухты! — прохрипел, уже не глядя на Жака. На глаза попался Уоткинс, бледный, испугавшийся окрика. — А ты чего с красным халатом? Бык, что ли, перед тобой? В гейзеры вас надо! Сваритесь, как рыбы. А то устрою землетрясение. Вулкан еще не потух! Слышите, шипит... К небу вас, к облакам...
Жак распрямился, стиснув зубы, посмотрел на хрусталь в своей руке, на тяжелую с вызывающей этикеткой бутылку. Замахнулся, чтобы швырнуть этот сосуд и бутылку, и уже представил, как сверкнут на солнце осколки, со звоном разлетятся в разные стороны. Выдержал секунду, вздохнул. Потом аккуратно поставил их на край ковра.
Больше около Гровса делать нечего. Развезло-то как шефа. Впрочем, он может вести себя как хочет, он — хозяин. Что бы ни говорил, что бы ни делал, улыбайся только в ответ, признавай, что ты по сравнению с ним — ничтожество, тогда и будешь угоден.
Гровс подозрительно осоловелым взглядом окинул Лейду и Жака.
— Какие-то вы оба... ненормальные, — проскрипел он.
— Жарко, радость моя! Солнце какое!.. Правду я говорю, господин Жак? Очень жарко...
Лейда улыбалась, гладила плечи Гровса ладонями, тараторила, заглядывая ему в глаза, показывая тем самым свою любовь и верность:
— На этом чудесном пляже, господин Гровс, хорошо бы сделать небольшой тент. И столик... Мы бы с вами, господин Гровс, не жарились вот так... Очень жгучее солнце, очень! А под тентом нам с вами было бы еще лучше...
— Распоряжусь, — клонилась на руки Лейды тяжелая голова Гровса.
Теперь окончательно уяснил Жак: ни с Лейдой, ни с Гровсом нынче ничего не решишь. Она не поняла всю серьезность его замысла. Думала небось, что все это болтовня, обычная, как с клиентами. Впрочем, и он хорош. Следовало бы не терять время на этом ковре, а поговорить с ней, разъяснить, чего он хочет. Но даже по его отрывочным словам могла бы догадаться: не случайно повторял он одно и то же. Или она так уж глупа? Жак осторожно кашлянул, стараясь привлечь внимание Лейды. Не тут-то было! Кроме Гровса, для нее сейчас никого не существовало. То оглаживала его, то ладошками, как веером, гнала к его лицу воздух, а он морщился, чмокал губами. В таком состоянии разве может Гровс внятно что-либо объяснить? Пусть не объясняет, но хотя бы чуть-чуть проболтается! Мог бы проболтаться о его, Жака, дальнейшей судьбе, если бы не чрезмерная угодливость Лейды. Теперь Гровса никакими силами не изолируешь от нее, а значит, не настроишь на тот лад, который требовался, — на разговор о работе. Вместо того чтобы помогать Жаку, Лейда по незнанию своему стала помехой для него в достижении цели.