Я здесь ради небольшой группки, находящейся внутри лагеря, анклава внутри анклава. Я должна встретиться с ними и уехать. Я пробуду здесь, вероятно, часов восемь — семь часов на беседу и час на отъезд.
Я понимаю, что, оказавшись за колючей проволокой, потом, возможно, не сумею найти машину, чтобы выбраться из лагеря. Придется еще раз кому-нибудь доверять или идти пешком.
Ни то ни другое меня не радует
Палатки в этом анклаве на удивление чистые. Полагаю, люди здесь потребовали все, что им нужно для жизни, и никто не посмел им возразить. На улочках нет детей, шлепками ладоней сгоняющих с себя насекомых. Нет детей с раздутыми животами или с истончившимися ручками и ножками.
Но в глазах у их родителей знакомая пустота. Та, что появляется, когда не осталось уже никаких иллюзий, когда люди понимают, что их бог либо требует от них слишком многого, либо покинул их навсегда.
Я стою рядом с палаткой, все заготовленные вопросы внезапно улетучились у меня из головы. За двадцать лет я ни разу по-настоящему не ощущала страха. Видимо, сейчас это время пришло.
Однажды войдя внутрь одной из подобных палаток, я могу не вернуться. Мой интерес — моя миссия — выйдет наружу.
Однажды обнаружив себя, я стану конченым человеком. Я не смогу остаться в этом лагере, этой стране, этом регионе. Возможно, я даже уеду в Штаты — туда, где не была долгие годы, — и, возможно, даже там не буду в безопасности.
Когда я приехала сюда, я надеялась сказать правду.
Теперь я не уверена, что смогу.
6:15. СЕТЕВОЕ СООБЩЕНИЕ МАРТЫ ТРУМАНТЕ.
СМЕРТНИКИ. ЧАСТЬ 2
В тот день в Париже прогремели еще два взрыва. Сто пятьдесят человек были убиты на возносящемся вверх подъемнике Эйфелевой башни в результате теракта; еще двадцать погибли от бомбы, разорвавшейся в одном из шпилей собора Нотр-Дам.
Жителей Франции охватила паника. Ведь страна только что обновила свои системы безопасности, установленные во всех общественных зданиях. Системы, отвечающие требованиям Европейского союза, представляли собой шедевры инженерной мысли. Никто из подрывников не мог попасть в здание незамеченным — по крайней мере, так утверждали создатели охранных систем.
Системы тестировал Арман де Монтеверде. Он — системный аналитик и эксперт по безопасности с пятнадцатилетним опытом работы в наиболее неспокойных зонах — Ирак, Россия, Саудовская Аравия. Соединенные Штаты нанимали его для упрочения безопасности сухопутных границ с Мексикой и Канадой, а также для работы в портах Восточного и Западного побережий и северной части Мексиканского залива, чтобы надежнее запереть на замок свои морские границы.
Он консультировал французов, выступая в роли спойлера — человека, который пытается вывести из строя системы безопасности, и публично заявил, что новые устройства временно безупречны.
«Почему временно?» — поинтересовался у него репортер одного из британских таблоидов.
«Потому что любую систему можно разрушить», — ответил Монтеверде.
Но обычно это происходит не так быстро и сопровождается выявлением каких-либо дефектов. Монтеверде сильно обеспокоило то, что даже после тщательного изучения данных о трех парижских взрывах он не мог найти бреши в системе безопасности.
Он не мог понять, кто пронес взрывчатку внутрь, как они осуществили взрыв и что это вообще за вещество.
Ответов на эти вопросы не было ни у кого.
До событий, произошедших в Париже, считалось, что взрывчатое вещество оставляет следы — нечто вроде отпечатков пальцев или подписи. До Парижа взрывчатку можно было легко распознать.
Я вхожу в третью палатку слева. Внутри прохладно, и не просто потому, что не палит солнце. Несколько крошечных электронных устройств нагнетают кондиционированный воздух через ячейки в тканевом покрытии. Это палатка богатого человека, обставленная с роскошью.
Здесь есть мебель, и это меня удивляет. Стулья, покрытые одеялами кровати, два небольших обеденных стола. На коврике у стены, скрестив ноги, сидит женщина, на ней одежда западного образца — тонкая черная блузка и черные брюки, черные волосы модно подстрижены, несимметричная челка прикрывает лоб. Одиннадцатилетний мальчик рядом с ней, очевидно, ее сын. Он смотрит на меня, глаза у него темные и пустые, потом его взгляд перемещается и упирается в пространство прямо перед собой.
Я знаю, что у него нет встроенной загрузки в Сеть. В лагере запрещены любые сетевые подключения, даже если у тебя имеется персональный чип. Существуют технологии блокирования такого рода, что перекрывают любой доступ в Интернет, даже для госпиталей. Международные соглашения позволяют медикам пользоваться сетевой связью, но в таких лагерях часто существует внешний международный барьер. Даже если он пересекает границы трех независимых стран, связи нет ни у кого или она есть у всех — это зависит от того, какой международный закон пытаются нарушить люди, заправляющие в лагере.