Из окна по-прежнему видна была река такси, льющаяся на юг вдоль Пятой авеню. Но знакомые манхэттенские огни за парком не горели. Вест-Сайд погрузился во тьму, и Мидтаун тоже. Как я ни напрягалась, вглядываясь за окно, все, что видели мои глаза, – кромешную тьму. Я подняла трубку телефона. Линия работала. Я набрала номер родителей Мартина. Да, у них все в порядке, но что я делаю в Нью-Йорке без Мартина?
– Работаю, – ответила я. – Приехала по заданию.
Из номера выбраться не получилось. Лифты не работали, коридоры тонули во мраке. В обнимку с бутылкой и телефонной трубкой, я попробовала позвонить Мартину в Чикаго. Он не ответил. И не отвечал всю ночь.
Пока мне хватало кокаина, я могла пить сколько угодно, не боясь «отключиться». Но столько наркоты у меня не было. Как тьма захватила огромный город, точно так же она захватила и мой разум. Я могла что-то делать и дальше, но сознание больше не фиксировало мои поступки. Не знаю, сколько часов я провела, периодически приходя в себя, напиваясь, снова и снова набирая номер, слушая гудки и представляя, как надрывается телефон в пустом гостиничном номере через полстраны отсюда. В конце концов я заснула.
Когда я проснулась, город все еще оставался без света. Выйти из гостиницы я не могла. У меня уцелела еще треть бутылки виски: чтобы напиться всерьез – не хватит, но слишком много, чтобы выпить и сохранить трезвость рассудка. В номере Мартина по-прежнему никто не отвечал. Либо он ушел очень рано, либо еще не возвращался. Я выпила первый бокал за утро. Алкоголь прожигал себе путь по моим венам, и вместе с ним росла уверенность, что моему браку конец. Я выпила второй бокал, потом третий. Бутылка оказалась пустой, а я полупьяной. Надо лететь в Чикаго, решила я.
Когда электричество наконец дали, я вызвала такси и поехала в Ла Гуардиа, где села на самолет, чтобы приземлиться уже в аэропорту О’Хара. Полет из Нью-Йорка должен был стать самым обычным – но разве это в моем стиле? В соседнем кресле сидел незнакомый симпатичный мужчина, и я выложила ему все как на духу, все, что недавно поняла:
– Мой брак рушится.
Незнакомец оказался вежливым и участливо встретил мои пьяные признания.
В чикагском отеле, где жил Мартин, я получила на ресепшене ключ от его номера и завалилась туда. Распахнула шкаф, чтобы вынуть из чемодана одежду и развесить ее, – и обнаружила, что бездумно пялюсь на уже висящие там вещи Лайзы. Аккуратно, как строй солдат, тянулись через «мою» половину шкафа ее шелковые блузки. Я уже, бывало, слышала оправдания в духе: «Горничная что-то напутала», – но больше не собиралась им верить. Меня начала бить дрожь.
Многие годы моего детства родители страдали нервными припадками. Когда с ними такое случалось, мы везли их в психиатрическую лечебницу Forest в Дес-Плейнс. Но в тот момент я и сама чувствовала, что вот-вот начну биться в приступе, поэтому позвонила в Forest. Попросила позвать к телефону врача, который лечил родителей, и объяснила, что мне нужна его помощь. Он немедленно согласился меня принять, как только я доберусь до лечебницы. Так случилось, что подруга, которая так переживала из-за моего пьянства в Лос-Анджелесе, оказалась на этой неделе в Чикаго и вызвалась отвезти меня в Дес-Плейнс. По дороге мы попали в серьезную аварию, и я впечаталась лбом в ветровое стекло. В Forest я появилась с крововавой раной на голове.
– С такой травмой вам надо в обычную больницу, – заметила медсестра в приемном покое.
– Справлюсь и так, – ответила я.
– Я, честно говоря, совершенно не хочу класть тебя к нам, Джули, – поздоровавшись, сообщил мне знакомый доктор. Он меня хорошо знал, я ведь столько раз приезжала к нему с родителями. – Может, просто расскажешь, что случилось?
Я и рассказала. Рассказала, что мой брак трещит по швам. И добавила:
– А еще мне кажется, что я алкоголик.
– Ты ранимая, чувствительная молодая женщина, а сейчас тебе приходится переживать сильную травму – неудавшийся брак, – ответил доктор. – Поэтому ты и пьешь. Все объяснимо.
Поскольку я настаивала, он согласился положить меня в лечебницу, хотя в весьма осторожных выражениях упомянул: не похоже, что мне грозят те же проблемы, что были у отца с матерью.
Доктор разработал простой план. Он протестирует меня, чтобы понять: мои мечты чересчур грандиозны или все-таки реалистичны? Я же, запертая в лечебнице, могла наконец проанализировать собственную жизнь. Протрезвев до конца, пусть и всего на несколько дней, я могла теперь изучить обломки своего брака. Мартину сообщили о том, что я попала в больницу, и он прислал два десятка красных роз. Доменику, когда она прилетела из Лос-Анджелеса, отправили в гости к моим родителям. Сохранилась фотография, где дочка сидит у меня на коленях, а я качаюсь на качелях в больничном дворе. Ветер развевает ее челку. Доменика счастливо улыбается. Я выгляжу изможденной и очень печальной.