Я хотела увековечить его в текстах песен. Точно так же, как я поступила со своим отцом.
— Мой папа готовил, — сказала я. — Не все время, но часто. Ему нравилось приходить домой с работы пораньше несколько дней в неделю и опережать маму на кухне. Он надевал ее фартук в цветочек, чтобы приготовить для нас что-нибудь необычное.
— Какое твое любимое блюдо из тех, что он готовил?
— Тако. Они не были изысканными, но мама любила тако. А папа любил маму, так что мы ели много тако.
Я улыбнулась, представив, как он отодвигал ее стул и накрывал салфеткой ее колени. Потом он приносил ей тарелку с тако и вел себя так, будто это были улитки.
— У моих родителей были свои шутки, — продолжила я. — Мой отец был мастером пошлых, чрезмерных жестов. Если выпадал шанс заставить мою маму покраснеть и захихикать, он пользовался им. А потом он спрашивал ее, достаточно ли это было сырно. В лучшем случае она оценивала по шкале «чеддер», — я подняла руку над головой, затем опустила ее ниже талии, — в худшем — по шкале «Американских синглов».
— Потому что на самом деле речь шла не о сыре.
— Именно. — Я представила улыбку мамы, когда она сообщила новость о том, что его стараниями получилась посредственная моцарелла. И услышала папин смех, когда он сказал: «Неуловимый святой швейцарский» (прим. ред.: речь идет о швейцарском сыре).
Дюк отложил нож и оперся руками о столешницу.
— Что с ними случилось?
— Автомобильная авария. Это было примерно через три месяца после того, как я переехала в Нэшвилл. Однажды вечером они пошли в кино и так и не вернулись домой.
Он опустил голову.
— Мне жаль.
— Это было очень давно.
— Мне не следовало рассказывать тебе об аварии. — Его челюсть сжалась. — Вероятно, я вернул тебя в то время. Черт, мне жаль.
— Нет, все в порядке. Я была рада послушать.
Он покачал головой, пригвоздив меня взглядом своих голубых глаз.
— Пришло время, детка.
— Для картошки?
— Нет. — Он обошел остров и положил руки мне на плечи. — Пришло время тебе рассказать мне, что происходит.
— О, — пробормотала я.
— Я должен знать, с чем я здесь имею дело. — Его большие пальцы поглаживали мою кожу. — Я хотел дать тебе немного времени. Дать нам немного времени, чтобы просто привыкнуть друг к другу. Но мне не нравится, что я иду по минному полю с повязкой на глазах.
— Хорошо. — Я глубоко вздохнула, готовая начать все с самого начала, когда в дверь позвонили.
Брови Дюка сошлись на переносице, и он опустил руки, стягивая полотенце с плеч. Он швырнул его за спину на остров, затем вышел из комнаты, оставив меня и мое пиво.
Почему я так нервничала, собираясь рассказать ему свою историю? Когда я сказала Эверли, что доверяю Дюку, я не шутила. Этот человек ни за что не предал бы меня. Но какая-то часть меня хотела крепко держать свои секреты под замком. Может быть, я боялась, что он будет думать обо мне хуже.
Да, я была глупа. Я отдала слишком много контроля не тем людям. Женщина была мертва, и это случилось из-за меня.
Но это была не моя вина. Ни в чем из этого не было моей вины. По крайней мере, это было то, что я твердила себе в течение нескольких недель.
Так почему же я чувствовала себя такой виноватой?
— Ты пришел сюда пешком? — голос Дюка разносился по коридору, отдаваясь эхом перед его шагами. Он вышел из-за угла со стороны входа, но был не один.
За ним следовал Трэвис.
— Мама запретила мне водить машину.
— Почему?
— Потому что я… — В ту секунду, когда Трэвис заметил меня на кухне, его лицо окаменело. Должно быть, он не понял, что на подъездной дорожке стояла моя машина. Я сомневалась, что он повторит эту ошибку снова.
— Ты помнишь Джейд? — Дюк кивнул на меня и вернулся к своей разделочной доске.
— Да.
— Привет. — Я улыбнулась и помахала рукой, надеясь, что дружелюбное выражение лица немного разморозит парня.
Этого не произошло.
Он хмуро посмотрел на меня, а затем уставился на Дюка.
— Она пришла на ужин?
Дюк ответил жестким взглядом. Если бы он был нацелен на меня, я бы упала на колени и взмолилась о милосердии.
Трэвиса он ничуть не смутил. Не говоря ни слова, он развернулся и выбежал из дома, ознаменовав свой уход хлопком двери.
Я дернулась и, когда звук перестал разноситься по дому, посмотрела на Дюка.
— Мне жаль. Я не хочу вставать между вами двумя.
— Не извиняйся. Ему придется смириться.
— Ладно, — пробормотала я, чувствуя себя клином, разъединяющим мальчика и его образец для подражания.