Все будет в порядке. Я послала безмолвное пожелание, а затем вышла из «Ровера», чтобы избавиться от беспокойства.
На мне была зеленая бейсболка Дюка, та самая, в которой он был, когда мы встретились в Йеллоустоне. Я украла ее из его дома этим утром и не собиралась возвращать. Теперь она принадлежала мне. Вместе с этим человеком. Вместе с этим городом.
Каламити был моим, и пришло время перестать прятаться. Может быть, кто-нибудь узнает меня. А может, и нет. Но если и узнают, мы с Дюком разберёмся с этим. Вместе.
Вчера на его лице было такое облегчение, когда я заверила его, что остаюсь.
Его опасения оправдались. Я не дала ему совершенно ясно понять, что не собираюсь снова становиться Люси Росс, суперзвездой кантри-музыки. Потому что где-то в глубине души была часть меня, которая не была полностью готова распрощаться со своей прежней жизнью. Та небольшая часть, которая любила музыку почти настолько, чтобы иметь дело с ужасной политикой, дерьмом лейбла, бесконечными репетициями, безжалостной прессой и сумасшедшим преследователем.
Но вчера в гостиной, когда Дюк начал прощаться со мной, я поняла, что с меня хватит.
Я удовлетворю свою любовь к музыке другим способом, даже если это будет значить написание песен, которые я буду петь во внутреннем дворике только для себя. Нэшвилл стал историей.
Я выбрала Каламити.
Я выбрала Дюка.
В конце концов, мне придется принять какие-то решения. Кем я буду? Какого цвета я хочу волосы? Могу ли я скрываться вечно?
На самом деле, я знала, что ответ будет отрицательным. Но я отбросила эти опасения и продолжила прогулку. Мои проблемы подождут, пока я не буду готова их решить.
В центре города сегодня было тихо. Туристов было меньше, а парковочных мест больше. Я шла неспешно, улыбаясь продавцам через витрины магазинов. Бариста в кофейне не спешили готовить латте, а вместо этого смеялись друг с другом, поскольку большинство столиков пустовало. В соседнем ювелирном магазине дверь была открыта, и на пороге дремала собака. И впервые маленькая художественная галерея не была переполнена людьми.
Картина, выставленная в витрине, заманила меня внутрь. На ней был изображен бизон, написанный масляными красками крупными яркими мазками на холсте. Красные, оранжевые, синие и коричневые тона были настолько яркими, что я не была уверена, какой цвет полюбить в первую очередь.
До Йеллоустоуна я бы купила ее немедленно. Теперь, точно нет.
— Здравствуйте, — поздоровалась администратор, поправляя свои очки в черной оправе, когда я вошла в галерею. — Я могу вам чем-нибудь помочь?
— Нет, спасибо. Я просто смотрю. — Я улыбнулась, но мои глаза с трудом пытались установить контакт, потому что их так и тянуло к выставленным картинам.
Там были животные — волк, олень, радужная форель — между потрясающими пейзажами. Я медленно прошлась вдоль стен, рассматривая все это, но остановилась, когда подошла к единственному портрету в экспозиции. На картине была изображена девушка.
Стиль работы был таким же, как и у других, — краска толстым слоем высыхала на холсте смелыми, грубыми мазками. Должно быть, это личная галерея художника, потому что все картины были подписаны одним и тем же черным пятном в правом нижнем углу.
Но эта девушка отличалась от животных. Цвета были приглушены, за исключением ее глаз. Они были такими яркими, такого насыщенного синего цвета, что радужная оболочка глаз отливала фиолетовым. Светлые волосы обрамляли ее лицо, они были белыми и мерцающими, как лучи утреннего солнца.
Это была потрясающая картина. Захватывающая дух и душераздирающая. Девушка не улыбалась. Она не хмурилась. Выражение ее лица было отсутствующим. Она выглядела… одинокой. Мне захотелось протянуть руку сквозь краски и обнять ее.
Я повернулась к администратору.
— Сколько стоит…
— Она не продается. — Рядом со мной появился мужчина и, протянув руку мимо меня, коснулся маленькой золотой таблички под портретом, которую я не заметила.
Только для показа. Не продается.
— Извините. — Я отступила на шаг, чувствуя, что вторглась в его личное пространство. — Я не заметила.
Он изучал меня так, что у меня возникло ощущение, будто мое лицо появится на следующем полотне.
Это был тот самый художник? Так и должно было быть. От его широких плеч исходила какая-то мучительная задумчивость.