— Семейные проблемы?
— Да не то чтобы, — с неохотой протягиваю я и вновь сбрасываю поступающий звонок. Больше пяти минут мама не даёт о себе знать. Да и после вызовов больше не следует. Я облегчённо выдыхаю. Юлия считает за лучшее не спрашивать меня больше ни о чём. И правильно.
До метро я добираюсь одна, оставив подругу на работе. Уже начинает смеркаться — о своём наступлении зима всегда даёт о себе знать уже и тем, что к пяти вечера улицы заволакивают сумерки, а в самых людных частях столицы зажигаются фонари, и все работающие ещё с большим огорчением взирают на часы и ещё сильнее хотят как можно скорее оказаться дома. А меня не волновало ничего. Я вернулась и, безразличным взглядом окинув своих соседок-первокурсниц, бросила сумку на кровать, думая об уже недалёком нищенском студенческом будущем. Теперь, после увольнения, поистине недалёком.
Секунды длились медленно, неимоверно медленно. Хотелось, подобно ежу, побыть наедине со своей мрачностью, а все были в комнате, в сборе, и это меня немного раздражало. Но так как в последний раз я выплёскивала свой гнев при разговоре по мобильному с мамой, я мысленно заедала эти обиды. Кстати, насчёт разговора… Я взглянула на дисплей сотового, на котором отобразились три пропущенных (а, точнее, отклонённых) ещё днём от мамы, обвела задумчивым взглядом соседок, которые были заняты — каждая своими делами (но при этом я знала, что, как только покину комнату, они тут же начнут обсуждать меня) и, вздохнув при этой мысли, взяла телефон и отправилась в душ. Стены у нас тонкие, а уши по общаге большие, но, если включить воду, ничего слышно не будет. Так я и поступила. И мамино «Алло» показалось мне таким нежным, но в то же время встревоженным, что я беспокойно заёрзала на тёплом (благо, работал утеплитель) полу рядом с душевой. «Ты звонила, мам». Это сухое «Ты звонила, мам». Каждый ребёнок на свете, должно быть, в несчастьях проклинает себя за все безразличность и равнодушие, вложенные в это «Ты звонила, мам». Хотя нет, есть ещё похлеще. И, точно чтобы добить создавшуюся ситуацию, я произнесла это «я была занята, мам», но она не отвечала долго, и каждый бы уже на моём месте понял, что произошло или происходит что-то ужасное, что не поправить одними лишь словами.
— Папа…
***
Мой папа всегда любил Dire Straits. Особенно Brother In Arms. Он плакал на любых мероприятиях, когда слышал первые аккорды гитары в этой песне. До определённого момента я не находила ни в этой песне, ни в самой группе ничего особенного, несмотря на мою большую любовь ко всем музыкальным произведениям 80-х годов. Но однажды он, улыбаясь и улетая в воспоминания, рассказал, почему именно это песня. И почему его так трогает одно лишь напоминание о ней.
— Когда я собирался в армию, я слушал эту песню почти каждый день (да, мой папа знает английский. Более того, в детстве мы даже вместе учили его). Оттого и воспоминания такие.
У всех свои воспоминания. И никогда не знаешь, что вспоминает человек, слушая ту или иную песню. Но за это мы музыку и любим — не вслушиваясь порой в текст, мы находим в ней для себя нечто большее, чем только лишь рифмованные строчки и мелодичные куплеты. Вместе с этими знакомыми словами мы уходим в воспоминания, и нас либо гложет боль души по уже давно ушедшему, либо радуют счастливые воспоминания прошлого. Что чувствовал папа при этом?
— Да, я знаю эту историю, — тоже улыбаясь, говорю я. — Когда тебя забирали в армию, но ты не пошёл. Просто не смог. Потому что появилась я.
— Ну, да, как-то так, — неопределённо качал головой отец. Ему нравилось вспоминать. Ему определённо нравилось возвращаться в былые воспоминания. Впрочем, кому из людей это не нравится?