Использую эти мгновения, чтобы ещё раз взглянуть в те глаза, которые так здорово меня напугали.
В этом безжизненном, бескрайнем и безнадёжном океане космоса я не вижу ни звезды, ни знакомой мысли. Это существо чуждо человеческой природе. Но оно не животное. Не безмозглая, ожидающая смерти жертва.
Оно похоже на меня. И даже более того… фанатично предано и фанатично любит своего бога куда сильнее, чем я Императора. Предано до такой степени, что без колебаний бросается на смерть только бы уничтожить врага.
Я на такую самоотверженность не способен.
Прости меня, Бог-Император.
Впрочем, через мгновение и чудовище становится неспособным к чему-либо. Из груди твари вырывается визжащая цепь меча. Бахира из последних сил наваливается на рукоять и распарывает тварь вплоть до шеи. Чудовище оборачивается к своей убийце, но потом падает на спину, заливая дурнопахнущим ихором всю поляну. Трава тускнеет и растворяется в яде.
Бахира, пошатываясь, смотрит на меня. Она потеряла левый глаз. Тварь проскребла глубокую рану на лбу и порвала гладкую смуглую кожу воительницы так, что щека кровоточащим лоскутом свисает с подбородка.
Думаю, что у Бахиры отличные зубы, когда она падает на одно колено. Сестра Битвы пытается удержаться, вонзив клинок в землю, но силы окончательно покидают её. Бахира засыпает рядом с гудящим мотором своего оружия.
Надеюсь, что она не уснёт навечно.
Сам же я собран как никогда. Снова чувствую холодную рукоять обсидианового кинжала. Подхожу к чудовищу, которое ещё бьётся в агонии, а потом вздымаю взор к небу, к разбитой стеклянной крыше, к звёздам и солнцу Терры, которое, несомненно, светит где-то там в вышине.
— Тебе, Любящему и Любимому!
Режу глотку чудовища. Обряд должен быть завершён.
Позже в покоях развлекаюсь тем, что пью импортную настойку из полыни и занимаюсь клинописью. Спать не хочется.
Возможно, я сошёл с ума, но разве в век безумия людей не должны вести безумцы?
Мясо чудовища оказалось горьким. Но, как передал мне Гадир, небольшое изменение обряда народ принял с воодушевлением.
"Люди поражены вашей стойкостью, хладнокровием и бесстрашием, Верховный Жрец!" — кажется, именно так Гадир и сказал, но, к сожалению, я в тот миг не совсем отдавал отчёт своим действиям.
Настолько не отдавал отчёт своим действиям, что попробовал врага, а теперь старательно пытаюсь избавиться от привкуса с помощью запрещённой выпивки. Хорошо хоть сейчас за мной не наблюдает никто, кроме Бога-Императора.
Прости меня…
Но всё случившееся выше человеческих сил.
Возвращаясь к клинописи, хочу сказать, что безмерно рад тому, что во время Великого Крестового Похода мои предки сохранили родной язык. Я знаю и высший, и низший Готик, но они не сравнятся по красоте с наречием и письмом Вавилона. Это чудное звучание и каллиграфические изыски всегда меня успокаивали.
Вырезаю каламом по бересте тонкую горизонтальную линию и добавляю пару косых росчерков вверх и вниз. Это "птица".
Вывожу пару выпуклых линий противоположно друг другу. Это "яйцо".
Вместе эти рисунки означают "плодовитость".
Из сочетаний, места в тексте и направления некоторых знаков я могу породить мириады новых значений. Точно также я выбираю нужные слова из священных писаний. Объясняю людям то, что выгодно мне, выгодно экклезиархии, выгодно Богу-Императору.
Так, знак за знаком, я вдруг проваливаюсь в облака, сгустившиеся вокруг вершины зиккурата.
Передо мной некто в чёрном балахоне и в капюшоне, что закрывает голову. Я вижу только острый подбородок и чувственный женский рот незнакомки, когда она произносит:
— Ты часто говоришь о любви, Аббас, но любил ли ты сам?
Узнаю её и понимаю, что сплю. Эта женщина давно умерла. Наверное…
Важно то, что я любил её больше жизни. Несколько невероятно коротких минут в объятиях этой царицы блаженства отпечатались в мыслях навсегда.
Тогда я был молод и пьян. Не интересовался её именем, не презирал храмовый обряд, из-за которого она была вынуждена отдаться первому встречному. Собственно, я и стал со временем жрецом только ради того, чтобы встретиться с любовью всей своей жизни.
Она широко улыбается. Закрывает рот ладошкой, но предательский смешок всё равно вырывается.