— Можешь не отвечать, — говорит она.
Кружится голова. Мой рот открыт, и из уголка вниз тянется тонкая струйка слюны. Я невероятно возбуждён. Уже давно не испытывал подобных чувств, а поэтому барабанный бой сердца вызывает оторопь и даже лёгкое беспокойство за здоровье.
— Вижу, что любил, — она указывает рукой, скрытой в длинном рукаве, на то, как натянулись мои штаны.
Она распахивает балахон. Мой взгляд прикован к клитору… к губам, налитым кровью до черноты. Я считал, что за десятилетия воздержания подавил звериные инстинкты, но теперь схожу с ума от жажды.
Жажду вновь ворваться, взять, вцепиться и сожрать эту женщину.
Делаю шаг навстречу.
Она улыбается шире. Зубы блестят как драгоценные камни, а меж них скользит багровый язычок, даривший мне наслаждение когда-то. Она продолжает пытать меня и оголяет грудь — гладкие, совершенно гладкие, без единого волоска, фрукты, которые я желаю сжать и осушить, вылакать, вкусить мякоть и выпить сок. Её соски заточёны как лезвия, и мне не страшно порезаться о них.
Хочу этого.
Ещё один шаг вперёд.
Она сбрасывает капюшон.
Мне нравились длинные волосы, но я многое готов простить этой женщине. Лысая голова не исключение.
— Я искал тебя всю жизнь, — произношу я.
Дотрагиваюсь до природного узора на гладкой тёмной коже. Он напоминает рубцы, следы от ожога, нисколько не уродующие божественную красоту безымянной жрицы.
Прикасаюсь к её телу, ласкаю и обжигаюсь от огня, которым она объята не меньше меня.
Жрица сбрасывает балахон. Её ноги-щупальца обвивают меня так сильно, словно во время наводнения цепляются за спасительную ветвь. Она впивается мне в шею. Потом я беру её за подбородок. Утопаю в бездонных глазах, а потом возвращаю поцелуй.
В мире есть множество вещей, которые император заменить не способен.
— Какого же Бога имеем мы? Сотворившего небо и землю, всё сущее. Природа создана для нас, для нашего наслаждения ею, — нельзя не повторяться, когда говоришь примерно одни и те же вещи раз за разом.
Обычно я стараюсь, чтобы мои утренние, дневные и вечерние проповеди отличались друг от друга. И чтобы в следующие за ними несколько дней не произносить слов, которые бы могли надоесть пастве. Но на этот раз всё иначе.
Продолжаю:
— Вся галактика, космос, этот мир — подарок возлюбленному своему народу. А посему и ответить мы должны тем же.
Любовью.
Приветствуйте своего Бога! Любите Его!
Я вздымаю ладони и указываю на небо.
Солнца не видно, хотя рассвет уже наступил. На месте тёплой звезды левиафан из бледной плоти, покрытой местами сиреневой шкурой. У него семь голов и десять рогов. Бесчисленное множество рук-отростков, способных обнять весь мир. Вены, размерами схожие с руслами рек, пульсируют горячей кровью, а где-то внутри невообразимого тела бьётся сердце размером не меньше, чем Семирамида.
Такой Бог куда прекраснее жалкой тени, трупа-на-троне, что обещает своей пастве унижения и муки. Такой Бог хотя бы существует и не требует лгать, чтобы оправдать все ужасы, которые происходят во имя Его.
Призываю:
— Славьте Господа Нашего! Кадингирра… Кадингирра! Да откроются Великие Врата!
Я говорю.
Раздаётся стук в дверь.
И говорю.
В помещение на вершине пирамиды ломятся, но…
Я говорю.
Внутрь врывается сестра Бахира с повязанной окровавленной тряпкой на лице. Она вскидывает болт-пистолет и зажимает спусковой крючок.
В последнее мгновение жизни я не чувствую страха.
Только…
Любовь.
Победители и побеждённые
Соавтор — Chainsword, также известный как Grim
Победители и побеждённые
Рассвет.
Золотые лучи потянулись из-за горизонта, прогнали тьму и заставили тени прятаться на развалинах Нюренберга.
До войны этот город славился архитектурным разнообразием. Можно было поспорить, а потом искать на его улицах похожие дома, и, спустя несколько часов — в случае беспримерного упорства, суток — сдаться. Раскрашенная всеми цветами радуги штукатурка; декоративный кирпич, складывающийся в сцены из священных писаний; черепица, как переливающаяся рыбья чешуя; художественная роспись стен; нарочито дешёвые молодёжные граффити, показательно дорогие колонны, балясины и пилястры — чего только не было в Нюренберге.