Манрикетта прикусила губу, отвела взгляд, но всё-таки ответила:
— Беньямино не собирается делиться со мной наследством. И мама за него!
— Пожалуй, Бени подождёт, — проговорил старик. — Пойдём, поболтаем.
Кардинал велел своим людям держаться в стороне, а сам провёл племянницу в сад, где в центре высился фонтан, поросший тёмно-зелёным мхом.
— Хотел бы я отругать Бени за то, что запустил территорию, но… — проговорил старик, — так даже живописнее.
Родственники сели на скамейку под деревом, с которого уже облетела листва.
— Чем Бени объяснил свой поступок? — спросил Каллисто. — Если, конечно, не принимать в расчёт право первого наследника.
— Если бы… — отмахнулась Манрикетта. — Он назвал меня смутьянкой! Обвинил в том, что мои действия наводят тень на семью. Но ведь я защищала церковь!
— О… маленький Бени стал большой змеёй Беньямино, — кардинал ухмыльнулся.
— Не понимаю, что происходит! Не сказать, что мы всегда ладили, но…
— Тебя давно не было… да и власть может показаться куда привлекательнее родственных связей.
— Что?
— Беньямино сделал первые робкие шаги в серьёзной борьбе за власть. Он отрёкся от обязательств, за что я отлучил его от церкви, — старик улыбнулся и подмигнул племяннице. — Вот приехал ему об этом объявить. Хочу видеть лицо выродка.
— Но… как? Что?! Что сделал Бени?
— Нет веских доказательств, но, похоже, Беньямино собирает вокруг себя знать, готовую к переговорам с Фердинандом. Уния трещит по швам, а, значит, пора искать нового благодетеля.
Старик трясущимися руками достал пачку сигарет и закурил, пока девушка обдумывала сказанное.
— Я предполагала нечто подобное, но всё равно в голове не укладывается, — произнесла Манрикетта. — Мы ведь победили под Люценом! Лига тоже не переживёт подобного!
Кардинал кивнул и произнёс:
— Победа под Люценом стоила слишком дорого. Так дорого, что впору говорить о поражении.
— И что теперь?
— Как это ни прискорбно, но быть священником… вообще как-то относиться к стирийской церкви… сейчас опасно для жизни. Я улетаю. Пережду смуту на Сивилле-VII. Фердинанд как-то сказал: "лучше править пустыней, чем страной, полной еретиков". Что ж… пускай правит. Может быть, его ненаглядный бог-машина сможет превратить пустыню в цветущий сад… Поживём-увидим.
Мурцатто склонила голову и обхватила лицо ладонями.
Кардинал выпустил облако дыма, а потом просипел:
— Я бы предложил тебе присоединиться к свите, но, мне кажется, Беньямино захочет поквитаться. Если не он, то Фердинанд подошлёт убийцу. Губернатор не знает такого слова — "прощение".
— И что же мне теперь делать?! — спросила Манрикетта.
— На твоём месте я бы попытался раздобыть поддельные документы, нашёл бы первого попавшегося капитана звёздного корабля и своими силами добрался до Сивиллы. Его Высокопреосвященство кардинал Агирре примет тебя.
Манрикетта вздохнула.
— Эй, выше голову! — воскликнул старик. — Ты — потомственный офицер имперской армии! Не пропадёшь!
Манрикетта не была столь в этом уверена.
Победа при Люцене и для неё становилась всё более и более тяжёлой.
Мурцатто разругалась со старшим братом и ушла, громко хлопнув дверью. С матерью девушка попрощалась холодно, но хотя бы без криков. Когда дядя Каллисто сказал "до свидания", Мурцатто почувствовала грусть, потому что, глядя на его глубокие морщины, она сомневалась, что увидит его снова.
Но все эти чувства не могли сравниться с тем, что ощутила Мурцатто, когда пришла поухаживать за Повесой. Она вывела коня из стойла и позволила конюху прибраться в жилище верного друга, который сопровождал её и поддерживал в трудную минуту долгих семь лет.
Мурцатто осмотрела одно за другим копыта Повесы, а потом принялась вычищать шерсть, стараясь не смотреть в такие большие, добрые и глупые глаза скакуна.
Но всё же, когда девушка сменила щётку на губку, чтобы протереть морду, то не сдержалась. Мурцатто обняла Повесу за шею и расплакалась… тихо, так чтобы никто не заметил. Конь почувствовал что-то недоброе, он сначала попытался отступить на шаг, но девушка только крепче его сжала. Повеса опустил голову на плечо Мурцатто и стал похрапывать так, чтобы не испугать хозяйку.