На самого Кальдмеера выпивка не оказала сильного действия, но он стал чуть разговорчивее и как будто дружелюбнее - по крайней мере, не отодвинулся, когда Герда, ничего уже не стесняясь, потерлась ногой о его колено, и даже улыбнулся, но в его улыбке все равно сквозило что-то принужденное, какая-то затаенная боль и тревога, которая продолжала преследовать Кальдмеера, несмотря ни на что. Исполненная недоумения, Герда решила предположить сразу худшее:
- Ваша жена, должно быть, недовольна, что вы тут прохлаждаетесь?
Он даже не сделал вид, что не понимает, к чему она ведет:
- У меня нет жены. Предупреждая дальнейшие вопросы - и кого-либо еще, чье существование могло бы… омрачить ваше нынешнее настроение.
- Мое настроение может омрачить существование достаточно большого количества людей, - в тон ему ответила Герда и послала Кальдмееру дразнящую улыбку. “И один из них послан меня убить”. - Но я не хочу сейчас о них думать.
- А чего вы хотите?
Герда прокляла сдержанность своего собеседника - было совершенно непонятно, действительно ли он ждет ответа или просто флиртует… на свой неповторимый лад, конечно. Она решила свести все к шутке и указала ему на свой опорожненный бокал:
- Хочу еще выпить.
Кальдмеер как будто ожидал чего-то более замысловатого
- Нет ничего проще, - коротко ответил он и пожал плечами. В разговоре повисла пауза; Герда дождалась, пока перед ними поставят новые порции выпивки и наконец решила высказать вслух то, о чем думала последние полчаса - мысль была откровенно дурацкая, из разряда того, что Альмейда правдиво называл “идиотскими сентиментами”, но Вальдес, будучи не в силах отвязаться от нее, надеялась, что она исчезнет, когда Кальдмеер посмеется над ней.
- Мы знакомы примерно сутки, - сказала она, спешно сооружая на лице нежное и виноватое выражение, - а у меня впечатление, что я уже несколько месяцев вас знаю. Или несколько лет.
Кальдмеер, чтоб его, решил не оправдать возложенные на него надежды:
- Я тоже об этом думаю, мисс Вальдес.
- Герда, - сердито напомнила она, и он спешно поправился:
- Да. Герда. Думаю, что обстоятельства, подобные нашим, сближают людей за очень короткое время.
- Это так, - согласилась она, смиряясь, что и его умудрилась заразить этой сентиментальной идиотией. - А ведь я почти ничего о вас не знаю.
- Не соглашусь с вами. Вы знаете обо мне больше, чем многие люди, с которыми я поддерживаю постоянный контакт.
Герда удивленно приподняла брови, спешно припоминая содержание всех их бесед за последние часы, но Кальдмеер не стал развивать тему, заметил только:
- Мне кажется, что я знаю о вас куда меньше, чем вы обо мне.
Герда чуть развела руки в стороны, точно открываясь для удара; кашаса сделала свое дело, в голове поселилась приятная легкость, а язык начал действовать на порядок быстрее мозга, и Вальдес великодушно и бездумно предложила Кальдмееру:
- Спрашивайте. Я - открытая книга. Отвечу на любой ваш вопрос.
Ее порыв его, кажется, обескуражил. Кальдмеер коротко кашлянул, точно бурбон пошел ему не в то горло.
- Не ищите двойного дна, все честно, - подбодрила его Герда. - Давайте, пофантазируйте. Что вы хотите обо мне знать?
Во взгляде его снова прорезалась какая-то непонятная грусть, до странности не вязавшаяся с тонкой, мягкой улыбкой. Но Вальдес не успела спросить, что тревожит Кальдмеера, потому что он заговорил первым:
- Вы сказали, что ваша мать из Канады. Но на уроженку северных краев вы совсем не похожи.
- Скажите спасибо моему папаше, - ответила Герда. - Он из Мексики. Они с маменькой познакомились в Южной Калифорнии - она всегда мечтала стать актрисой, знаете ли, и приехала туда, надеясь попасть в Голливуд. Ее родственница, моя тетка Юлиана, приютила ее, у нее было свое заведение в Сан-Диего и кое-какие деньжата. Актрисы из маменьки, конечно, не вышло, зато она познакомилась с папашей. Он работал на студии осветителем.
- Вы поддерживаете отношения с родителями?
- Мама умерла, когда мне было три года, - ответила Герда и тут же поспешила остановить поток соболезнований, который явно приготовился обрушить на нее Кальдмеер. - О, только не начинайте. Я ведь ее почти не помню. Папаша понял, что один со мной не справится - я всегда была занозой в заднице, и от меня была куча проблем. Он сбагрил меня тетке, иногда приезжал проведать, пока не пропал где-то в своей Мексике. Мне говорили, что его подстрелили.
Кальдмееру, очевидно, нечего было сказать на это. Он только кивнул с траурным видом и снова потянулся потрогать шрам на лице - жест этот был явно полуосознанным и, как успела заметить Герда, обычно сопровождал напряженные размышления или попытку справиться с внезапно подкатившей болью. Чтобы не дать ему опять загрузиться, а повисшей тишине - застояться, она заявила:
- Теперь я задам вам вопрос, идет?
- Задавайте, - ответил он, но без особой охоты. Наверное, стоило придержать язык, но любопытство Герды всегда было сильнее самой Герды.
- Откуда у вас шрам?
Он как будто ждал этого вопроса и одновременно позволил ему застать себя врасплох; бледные пальцы сильнее сжали стакан с остатками бурбона, во всей осанке появилось что-то неуловимое и напряженное, а взгляд серых глаз словно заиндевел, как у мертвеца или призрака. В похожем состоянии Кальдмеер был, когда Герда неосторожно пошутила про гитлерюгенд, и сейчас, очевидно, она опять наступила ему на больное место. Она успела запоздало пожалеть о том, что опять все испортила, прежде чем он коротко и веско ответил:
- Война.
- Вой… - повторила она растерянно, в первую секунду не поняв, о чем он говорит; осознание было резким, как неожиданный удар по затылку, и у Герды вырвался непроизвольный болезненный вздох. - Вьетнам? Вы были во Вьетнаме?
Не меняя выражения лица, Кальдмеер кивнул.
- Вот дерьмо, - высказалась Герда с чувством. - Я не думала, что… вас призвали тогда, да?
- Нет, - ответил он. - Я сам.
- Сам?..
- Не знаю, что мной двигало, - он опустошил стакан одним глотком и как будто немного оттаял. - Наверное, я хотел почувствовать себя… американцем. Вы же помните, у меня с этим некоторые… проблемы.
Он даже попытался вернуть на лицо улыбку, но вышла какая-то мученическая гримаса. Надо было срочно уводить разговор в сторону, но что-то не давало Герде это сделать; она вспомнила, как вернулся с антивоенной демонстрации дядюшка Курт, с трудом нащупывая дорогу перед собой, потому что после стычки с полицейскими у него заплыли оба глаза, и то, как они на пару с тетушкой прикладывали замотанный в полотенца лед к его разбитому лицу; вспомнила и вечер в “Южном ветре” несколько месяцев спустя, когда ей впервые пришлось выйти на сцену в одиночку, потому что танцующая с ней в паре девчонка билась в истерике в гримерной - ее жених вернулся к ней без глаз и пальцев на руках, ничего не говорил и больше не узнавал ее.
- А остальные шрамы? - выпалила Герда, с трудом понимая, что, оказывается, крепко держит Кальдмеера за руку. - Я заметила, когда Руперт вас латал…
- От вас ничего не скроется, - признал Кальдмеер, сдаваясь. - Это тоже оттуда. На память о плене.
- Вы были в плену?..
- Был, - согласился он и с явным сожалением посмотрел на пустой стакан в своей руке. - Но сбежал. Единственный из моего взвода, кто остался в живых.
Герда хотела выпустить его руку, но он, сжав ее пальцы в ответ, не дал ей этого сделать. Вальдес была рада этому - ей было легче от того, что она касалась человека напротив, и она подумала, что Кальдмеер, должно быть, испытывает нечто похожее.