Тогда я схватила лампу и швырнула ее в окно. Громкий удар не разбил стекло вдребезги, но пробил дыру с сеткой трещин. Знакомый дернулся и с перекошенным от ужаса лицом начал звонить кому-то. В номер тут же вошли двое охранников. Они схватили меня, скрутив руки за спиной, а затем ударом по ногам уложили лицом вниз на кровать. Чтобы я не смогла встать, один всей своей массой налег мне на позвоночник коленкой, а другой надавил на голову так, что я лицом уткнулась в постель. Я еле дышала, скрученная и зафиксированная охранниками, тем временем как Знакомый, чуть ли не рыдая, плаксиво жаловался на меня:
― Я же говорил! Я же говорил тебе! Я не подхожу для этого! Что делать? Она только что разбила окно! Я не знаю! Возможно, и слышали! Что делать? Она совсем не хочет слушать! Куда нам ее девать?
Из-за того, что меня вдавливали в кровать, я полагалась лишь на свой слух.
Знакомый затих, слушая ответ. Затем прозвучал сигнал, и наступила мертвая тишина. Через мгновение в комнате снова появились звуки.
― Он хочет встретиться с ней лично.
― Как? ― внезапно пробасил тот, который давил мне коленом на спину.
― Нам надо вывести её через черный ход. Там будет ждать машина. А после на самолёт.
― Как он собирается это сделать?
― Если говорит, значит может! Я откуда знаю.
Внезапно меня отпустили. Поясница болезненно отозвалась на смену положения. Я запыхтела, как паровоз, боясь показать слабость и застонать. Охранники схватили меня за плечи и грубо, будто куклу, поставили на ноги.
Знакомый смотрел на меня не осуждающе, не яростно, не принципиально, а как-то по-доброму, с какой-то странной родительской озабоченностью.
― Жаль, что мы так и не поговорили, Алексис. Что не смог тебя убедить. Ты крепким орешком оказалось. Великая Марта Агнес гордилась бы такой преданной Нимфой.
Он развел руками и улыбнулся. Я онемела.
Его слова задели самое крепкое, что я отстраивала внутри себя ― недоверие.
Я сидела в кресле и ждала. Мои охранники были рядом. Я их назвала Капюшон и Радио, так как один включил радио на телефоне, а второй прикинулся частью интерьера, замерев в одной позе. Из телефона лился жалобный мерцающий голос певца. Он держал меня в напряжении, пуская по синусоиде своих интонаций. Я замерла, сконцентрировавшись на музыке, сжимая руки в кулаки.
― Успокойтесь. Мы вас не тронем.
Я посмотрела на Радио. Впервые кто-то из них заговорил со мной. На секунду изумилась, что он дал себе волю.
Я хмыкнула и тут же увидела его удивленный взгляд.
― Вы думаете, что при словах «мы вас не тронем», я расслаблюсь и доверюсь вам? ― пояснила я, наблюдая за реакцией Радио.
― А если мы скажем, что очень хотим разбудить императрицу? ― тихо, но с вызовом, неожиданно произнес Капюшон. Я посмотрела на него. Всё это время он сидел рядом, нагнув голову и надев капюшон толстовки, пытаясь отгородиться. Теперь же охранник смотрел на меня, чуть выглядывая из-за завесы своей отстраненности. Я отвернулась и уставилась на противный цвет ковра, напоминающий оттенок кала во время диареи.
Закрыла глаза. Зафиксировалась. И стала делать любимое упражнение, которое помогало понять, где я, кто я. Я себя «разбирала», как винтовку, на части.
Чувство: страх и недоверие к себе.
Мысль: я беззащитна.
Вкус: слюна с привкусом выпитого кофе.
Цвет: охра.
Звук: сердцебиение и тревожная песня из телефона. Кто-нибудь запретите этому певцу петь!
Осязание: туго натянутая, шершавая обивка кресла.
Снова мысль: я слишком мала, чтобы противостоять этому миру.
И, наконец, запах: ноль ― просто воздух, не свежий, с легкой примесью запахов от наших тел, будто специи.
― Вы говорите доверять. А сами даже имен не назвали.
Капюшон фыркнул. Радио промолчал.
Наверное, мою историю стоило начать именно отсюда. Чтобы было больше драмы, интриги. Но повествование линейное, слишком прямое, как и я. А я не особо талантливый писатель. Да и читатель слишком искушенный. Поэтому просто буду рассказывать как на духу, как на исповеди, как поезд из пункта А вышел в пункт Б. Рассчитайте скорость, если на середине пути вы обнаруживаете, что поезд движется в другую сторону, обратно к станции А. И что путь-то оказался закольцованным.