========== Пролог ==========
Der Metzger ruft. Die Augen fest geschlossen.
Das Kalb marschiert mit ruhig festen Tritt.
Die Kälber, deren Blut im Schlachthof schon geflossen
Sie ziehn im Geist in seinem Reihen mit.
Bertolt Brecht, “Der Kälbermarsch”.(1)
За окном надрывалась сирена воздушной тревоги. Невысокий темноволосый мужчина поправил очки, открыл нижний ящик стола, пошарил в нем и извлек оттуда деревянную шкатулку. Порылся в глубоких карманах белого халата, выудил видавший виды портсигар, а из него — папиросу, помял ее в желтых пальцах и сунул в рот. Прикурил, выпустив облачко сизого дыма. С тяжелым вздохом отворил шкатулку. Свет угрожающе замигал, мужчина недовольно цыкнул — за окном была глубокая ночь, маскировочные шторы были опущены, а он всем нутром своим чувствовал, что содержимое шкатулки — толстую тетрадь в кожаном переплете — надо надежно спрятать. Спрятать так, чтобы когда на Берлин упадут бомбы союзников, тетрадь осталась невредима. Чтобы однажды ее нашли — и, быть может, даже его сын…
При мысли о сыне он как-то совершенно сентиментально хлюпнул носом и подобрался. Сын вместе с женой остались в Мюнхене. Их обещали не трогать, но доверия к тайной полиции мужчина уже давно не испытывал. Впрочем, как бы то ни было, сын ли или кто-то еще — кто-то должен был однажды найти эту тетрадь. Со всеми исследованиями. Пусть это не помогло бы предотвратить уже неминуемую катастрофу, но хотя бы дало шанс снивелировать чудовищные последствия.
Мужчина снова затянулся. Сирена за окном точно устала предупреждать и теперь хрипло стонала и плакала. Откуда-то издали донесся гул моторов бомбардировщиков. Или ему показалось?.. Мужчина вздохнул, схватил тетрадь и спешно похромал вниз, в подвал лаборатории. Уже внизу ему подумалось, что было бы не лишним сохранить для потомков еще пару чертежей, оставшихся наверху. Чертежей того, что в Германии называли оружием возмездия. Мысленно обругав себя за недостаточную сметливость и собственную ногу за постоянные боли — последствия того, что он провел два месяца в концлагере и на утреннем построении совершенно случайно споткнулся и упал, — он направился наверх.
В здании было пусто и тихо — мало кто засиживался так допоздна, большая часть охраны, вопреки указаниям, все же спустилась в бомбоубежище, расположенное на углу пересечения улиц, совсем рядышком. Мужчина потер коротко стриженый затылок и ощутил совершенно всепоглощающий леденящий страх. Что, если они и правда прилетят? А если на борту окажется бомба по его проекту? Он вытер испарину со лба. Быть того не может. Эти бомбы падали далеко: в Африке, Советском Союзе, Америке. Немецкая бомба никогда не упадет на Германию.
Он открыл дверь в свой кабинет, когда время застыло. Звуки исчезли, краски тоже. Исчезло и его тело — теперь он парил в невесомости, глядя, как складываются, осыпаются дома, медленно вылетают стекла из оконных проемов. Как вздымается пыль — а вместе с нею огонь. Как над городом вырастает колоссальный гриб, покачивающийся на чудовищной ножке.
Немецкая бомба никогда не упадет на Германию.
_______________________________________________
1) Мясник зовет. За ним бараны сдуру
Топочут слепо, за звеном звено,
И те, с кого давно на бойне сняли шкуру,
Идут в строю с живыми заодно.
Перевод А. Штайнберга
Kalb — дословно “теленок”
========== Глава 1 ==========
Готтфрид Веберн опаздывал. В очередной раз, а ведь ему еще предстояло заехать за сослуживцем, Алоизом Бергом. Верно, Алоиз уже стоит на посадочной площадке своего балкона, как положено — в шлеме и в форме. И недовольно смотрит на часы, ведь он, Готтфрид, уже две минуты как должен был забрать Алоиза и везти на работу. Готтфрид надавил на акселератор — старенький флюкваген(1) “БМВ” дернулся и рванул вперед, рассекая воздух. На пределе допустимой скорости.
Алоиз и правда стоял на посадочной площадке и хмурился. Сердито дернул ручку двери и плюхнулся рядом с Готтфридом, затягивая кулису на шлеме.
— Только не гони, фюрера ради.
Готтфрид серьезно покивал и рванул с места так, словно торопился догнать вчерашний день. Алоиз покачал головой и уставился в окно. Мимо пролетали одинаковые высотные дома с оборудованными посадочными площадками, летучие камеры-фиксаторы, а там, где трасса становилась многополосной, другие флюквагены — поновее Готтфридовой “БМВ”. Когда они зависли на светофоре на подъезде к Естественно-Научному Центру, Алоиз не выдержал и покачал головой:
— Он точно не рухнет вниз?
— Точно, дружище, — уверил его Готтфрид. — Я только на выдавшихся выходных ему руль высоты налаживал.
Готтфриду показалось, что Алоиз выдохнул с облегчением. Он и сам знал, что друг его не понимает и даже, наверное, осуждает: Готтфриду предлагали новенький “Опель”. Но, как выразился Алоиз, “чудак Готтфрид уперся и взял двенадцатилетнюю развалюху”. Готтфрид был не согласен с другом: да, пусть в пятом году выпуск флюквагенов только-только поставили на поток, до Великой Катастрофы — и Великого Обнуления — флюквагенов вообще не существовало, а все машины ездили по земле на колесах. Готтфрид помнил это время с трудом, хотя уже ходил в школу, когда все случилось. В один класс с этим педантом Алоизом.
А теперь этот самый Алоиз — неисправимый педант и по совместительству его лучший друг — сидел на пассажирском сидении его старушки-“БМВ” и нервно смотрел то на часы, то на спидометр. Видимо, он боялся двух вещей: опоздания на работу и выволочки, которую могли устроить Готтфриду за превышение скорости.
— Ну хорошо, — пробурчал Алоиз. — А то я уж был готов поспорить, что эту развалюху собрали еще до Великого Обнуления.
Готтфрид только усмехнулся — он слишком привык к таким шуткам приятеля. И снова налег на акселератор.
Без двух минут восемь они уже спускались на огромную светлую посадочную платформу Естественно-Научного Центра. На белоснежной стене красовалась огромная каменная мозаика со свастикой и портретом фюрера.
— Вот видишь, — Готтфрид швырнул свой шлем на сидение. — Мы вовремя. А ты переживал.
— Эх, лучше бы мы, как раньше, в Мюнхене, жили бы в одной казарме, — протянул Алоиз.
— Тогда бы тебе пришлось будить меня каждое утро, — парировал Готтфрид и усмехнулся.
— Ну пришлось бы, — философски отозвался Алоиз. — Но не было бы риска опоздать или нарваться на воздушную полицию.
— Ладно, поборник дисциплины, — кивнул Готтфрид. — Опоздаешь еще. В обеденный перерыв поговорим.
Он пружинисто зашагал в сторону ворот с моргающей над ними красной лампочкой.
— Веберн, — прошипел появившийся будто ниоткуда высокий молодой человек с пронзительными голубыми глазами и густыми светлыми волосами — одним словом, вылитый готический ангел. Откуда взялось это определение, сам Готтфрид помнил смутно, но, похоже, что откуда-то из босоногого детства. — А ты, никак, опаздываешь?
— Штайнбреннер, — Готтфрид растянул губы в усмешке. — Что же заставило тебя покинуть вахту? Ты забыл новый код? Тебе задали вопрос, для ответа на который нужно подумать, и тебе пришлось спешно искать помощи у кого-то, кто это умеет?
— Заткни свой грязный рот, — прошипел Штайнбреннер, глядя на Готтфрида сверху вниз. — Я вообще не понимаю, почему тебя вместе с нами перевели в Берлин, а не, скажем, в котловину, где обрабатывают плутоний, или что-нибудь в этом роде. Твое происхождение…
— Достаточно хорошо для Партии, ангелочек, — пожал плечами Готтфрид. — Ты отрываешь меня от работы для того, чтобы сказать мне, где мое место? Или у тебя есть еще что-то?
— Есть, — Штайнбреннер кивнул. — Мой отряд нашел на окраине Берлина, внизу, некоторые доказательства того, что послужило причиной Великой Катастрофы. Мне велели привлечь тебя как эксперта. Хотя я бы предпочел работу хоть с самым вонючим евреем из котловины работе с тобой, Фридляйн.
— Есть распоряжения сверху относительно того, когда мы отправляемся вниз? — Готтфрид сжал разом вспотевшие руки в кулаки — лезть вниз в компании Штайнбреннера ему не хотелось.
— Сам зайди и все узнай, — огрызнулся Штайнбреннер. — Я тебе не пес на побегушках.
Штайнбреннер развернулся и чеканной походкой направился к другому входу. Готтфрид тяжело вздохнул, приложил карту-пропуск к магнитному считывателю и поплелся внутрь. Настроение после разговора с Штайнбреннером упало, перспектива лезть вниз только тяготила, а теперь ему предстояло еще и тащиться к координатору всей научно-исследовательской деятельности, хауптберайхсляйтеру(2) Малеру. Малер был человеком старой закалки, пережившим Великую Катастрофу, и в современных технологиях, по мнению Готтфрида, разбирался не больше, чем свинья в апельсинах. Тот уже неоднократно заставлял его переписывать отчеты — и это при том, что в Берлин их перевели без году неделю как! И, как назло, перевели их троих: его, Берга и Штайнбреннера. Штайнбреннера, как единственного женатого, разумеется, вместе с супругой. Хотя Готтфрид бы предпочел, чтобы их перевели вдвоем с Бергом: Штайнбреннер не давал ему проходу со школьной скамьи и даже спустя столько лет никак не отставал. При воспоминании о школьном прошлом Готтфрида бросило в дрожь — он тут же принялся думать о чем угодно другом. Например, о том, что удивительно, что Штайнбреннер оказался таким ретроградом и вообще женился — подобные семьи уже давно считались анахронизмом и пережитком. Дети все равно воспитывались в специальных Центрах, да и не всегда даже женатые пары проходили ценз на размножение.