к на алом фоне в гербе, фамильный перстень с гранатом, привезенным из очередного Крестового похода, документ, подтверждающий дальнее, но явное родство с Маргарет Бофорт. И откровенно пустой кошелек.Маргарет де Бошан. Дочь барона де Бошан. Bello-campo. 2007 год.Маленькая девочка смотрела как бабушка топит котят в ведре. Ей запретили уходить из летней кухни и отворачиваться. Девочка принесла котят из кустов у торфянника, они были совсем маленькие и еще слепые. Где кошка и жива ли она, было не известно.Бабушка не кричала. Бабушка незлобливо дала подзатыльник и принесла ведро с водой и эмалированной зеленой крышкой.Девочка видела смерть и слышала назидание. Тихим, размеренным и даже спокойным тоном бабушка объясняла зачем, почему и какова вина в этом девочки. Разделила с внучкой ответственность. Или взяла на себя половину вины?Крышка закрылась, по краям ведра кто-то изнутри несколько раз царапнул, пнул, приглушенно мявкнул. Бабушка вынесла ведро во двор и выплеснула в выгребную яму.- Дура, какая дура, а? – Сказано было почти умиротворяюще.А девочка не спала ночь и долго еще вздрагивала от писка, напоминающего кошачий. Даже детский плач стала принимать за писк котят и вжимала голову в плечи и опускала глаза.Девочка сама себя признала виноватой раз и навсегда.Летом девочка жила с бабушкой. И, можно считать, с дедушкой. Потому что раз в неделю четко по расписанию они ходили на кладбище и обихаживали и так ухоженную могилку деда. Бабушка охала, кряхтела и бормотала-разговаривала с супругом. Отчитывалась о событиях. Будто за неделю в их деревне что-то могло произойти особенное!Девочка слонялась вокруг и лепила себе «маникюр» на ногти из сиренево-алых лепестков космеи и белоснежных лепестков ромашки. Скучала.Мама приезжала несколько раз за лето. Наскоком, бегом, суетно, словно неудобно ей было и некогда. Привозила мелочь забавную: заколки, гольфы, пупсика с пластмассовой розовой ванночкой, «Мишку на севере». Когда девочка ложилась спать, то видела две тени на кухне, склонившиеся над столом, слышала тихие голоса мамы и бабушки.Наутро девочку ждали много наставлений, немного торопливой ласки, несколько слезинок при прощании.А девочка выкопала пару кустиков шиповника. Совсем тонюсеньких еще. И воткнула у выгребной ямы. Подсмотрела как бабушка прикапывает саженцы и присыпает опилками. Сделала все как надо.Она уже не могла и вспомнить сколько там этих котят было.Но писк их стоял у девочки в ушах каждый раз, когда она ощущала волнение, беспокойство и беспомощность. Стоял многие годы.Как бабушка ухаживала за могилой дедушки, которого девочка никогда и не видела и не знала, так и девочка, устроив холмик у выгребной ямы с кустиками пока еще с парой листочков, кряхтела, охала и разговаривала, вырывая траву и равняя края холмика.- Наварила киселя то клюквенного будто и на тебя тоже. Кто теперь пить будет? – Слышался голос бабушки.Вторила высоким голоском девочка.- Молока полная крынка, разве мне столько надо? Кто теперь молоко это пить будет?Бабушка однажды и застала внучку за таким занятием. Приложила край платка к губам, сморгнула слезу.- Как ты жить то будешь, Мариночка?Мариночка. Марина Сергеевна.Отчество не по отцу, а по дедушке дали. Потом девочка узнала, почему и кто так делает.Где теперь эта деревенька? Где могилки незнакомого деда, давшего отчество и бабушки, подарившей детство? Стоят ли те кусты шиповника у заросшей брошенной выгребной ямы?А котов Марина никогда не заводила. 1967 год.Мама кричала и плакала. Громко, истошно, заходилась кашлем в перерывах между гневными тирадами. Что-то тяжелое падало на пол, а потом полетело стекло. Звонко разбивалось о стены и осыпалось с шелестом и хрустом.Мама так не кричала никогда. Мальчик спрятался за спинку массивного кресла, уткнулся лбом в потертую обивку и зажмурился. Мама так не кричала никогда!Совсем не его там мама, за той плотно закрытой дверью. Совсем не его мама прерывает чей-то низкий голос и взвивается на истеричных нотах ввысь под потолок и сквозь стекла окна. Нет. Мама у мальчика тихая и ласковая, теплая и заботливая. И улыбчивая мама у него. А за дверью творилось что-то чужое страшное и неправильное.У мальчика было странное имя, во дворе ровесники посмеивались, а бабки на лавочке у подъезда поджимали губы и отводили глаза. Рано, очень рано мальчик узнал что такое «жидёнок» и «жид пархатый».В первый раз прибежал домой удивленный и даже не расстроенный. А мама вот расстроилась, обняла, прижала к себе, нашептывала, раскачиваясь, словно не сына успокаивала, но самое себя.- Ты не жид, запомни, не жид. Другие крови в тебе, сын мой.А через пару лет мама спокойно и обстоятельно объяснила, как бить морду тем, кто пытается обозвать. Да только мальчик давно научился сам. В обиду себя не давал больше.Карл Брен учился хорошо, но без энтузиазма. Чаще скучал на уроках, но задания выполнял. Учителя пожимали плечами, качали головой, но что с него взять то?Все-таки мальчика продолжали считать «тем самым, с пятым пунктом в анкете». А в маминых глазах затаилась вся скорбь этого многострадального народа.Но чтоб вот так кричать и биться? Такого не было никогда!Даже когда Карл напел, пританцовывая простенькую «Хава Нагила вэнисмэха». Мама оборвала, подвела к зеркалу и, встав со спины, обняла за плечи.- Посмотри. Посмотри внимательно. Кто ты? – Тряхнула чуток. – Посмотри.Отражение в зеркале показывало долговязого подростка. Ничего особенного. Кажется, Карл произнес это вслух.- Ничего особенного?! Что?! Ничего особенного?! – Но даже тогда мама так не кричала. – Ты мой самый особенный мальчик, ты даже не представляешь какой ты особенный! Но ты – не еврей! Запомни раз и навсегда. Твой отец не еврей!Откуда тогда имя и фамилия? Карл Брен?В старших классах Карл зачастил в шахматный клуб при районном Доме культуры. И вот там, наверное, впервые стал осознанно пользоваться всем набором букв, что причиняли неприятности в детстве.Носатые сухонькие старички со смешно оттопыренными ушами начинали тепло улыбаться, мелко кивать и тянули пальцы-веточки чтоб погладить Карла по вихрастой голове.- Кмо бубалэ… глик, гройсе глик… йидишкайт… зискейт… ланг золсту лебен…Дорогуша, пай-мальчик. Счастье, великое счастье. Дорогой мальчик, сладкий мальчик. Чтоб ты долго жил, мальчик.Да,да…Смешные маленькие хитрые старички. Но Карл их перехитрил. Как он тогда думал.Мама затихла, а это было пострашней, чем недавний ее крик. Карл решился отлепить свое тело от кресла и уже направился к комнате, когда двери с грохотом распахнулись и бледная, растрепанная мама встала в проходе, раскинув руки в стороны.- Карл, да… я забыла… тебе поступать этим летом. Нужны деньги. – Мама перевела дыхание и на мгновение прикрыла глаза. – Проконсультируйся у Марка Изралиевича и у дяди Зины из шахматного клуба. Они наверняка знают, кто может назначить честную цену за нашу картину.Двери закрылись. Карл больше не услышал ни звука.Через неделю картина, обернутая в небелёный холст, ушла к какому-то ценителю древностей.Мама даже не оглянулась, когда портрет выносили из ее спальни.А Карл в последний момент успел сделать снимок. На полудетский фотоаппарат "Смена", что ему подарили еще в двенадцать лет.Старая фотография, слегка засвеченная в нижнем левом углу – всё, что осталось от фамильной ценности.- Ты – моя ценность, Карл, ты, - утвердительно кивнула мама и оправила воротник рубашки у сына.