Мой отец потолстел, это я заметила. Обычно я разглядываю его не очень внимательно, но вчера, когда он садился в машину и слегка покачнулся, мне это бросилось в глаза. Сколько себя помню, он все время собирает волосы в хвост. Он уже седой, совсем седой. А ведь еще не очень старый, ему всего тридцать три.
Мне совершенно безразлично, сколько ему лет, так же, как мне давно стало безразлично, что он не зарабатывает денег своей шикарной работой.
Мне ведь от него все равно ничего не перепадает. В конце концов, ему еще приходится кормить мою мать, потому что они не разведены. А мать не зарабатывает совсем ничего.
Четверг, б июня 1996
Ничего не понимаю. Мы с Никки стояли сегодня у окна в ванной и ждали, когда отец снова уйдет из дома, и тут произошло нечто совершенно неожиданное. Из квартиры вместо отца вышла мать. Она страшно плакала. Мне стало ее так жалко! Что случилось? Мне очень хотелось выскочить и спросить, но на улице было слишком много народу, а всем этим людям совсем не нужно знать, что это сломленное существо, которое выглядит таким запущенным, и есть моя мать. Раньше мама была ужасно хорошенькая. Я видела фотографию, на которой ей девятнадцать лет. Надеюсь, что в девятнадцать я буду так же хороша. Даже если во мне не проявится ее испанская кровь. По крайней мере, у меня темные волосы и темные глаза, как у матери.
А теперь она больше похожа на труп, который сначала долго лежал в воде, а потом в теплом месте. Кожа почти белая. Ей тридцать один, а она уже вся в морщинах, волосы спутались, форму не держат, лицо распухшее, нос красный. Она растолстела, но у меня такое чувство, что она вот-вот свалится замертво. Все это из-за чертова алкоголя и таблеток. На ней вечно одни и те же шмотки — отвратительное тряпье.
Мать теперь все время вызывает у меня жалость, хотя нас уже вообще ничего не связывает. Ну и что, она все-таки моя мать, этого вполне достаточно. Мне ее жалко, потому что у нее просто больше никого нет, никого, с кем она могла бы поговорить, кто бы ее обнял, куда-нибудь с ней бы сходил. Она совсем одна. У меня хоть друзья есть, они могут меня обнять, а у нее никаких друзей. Друзья были раньше. Потом остались только знакомые, а теперь вообще никого. Она уже несколько лет назад оборвала все контакты.
Я решила ее навестить. Пока не знаю, когда это будет, но в любом случае когда-нибудь я к ней зайду. Когда мне снова станет жалко ее настолько, что я не выдержу, когда при мысли о ней у меня заболит сердце.
Что же эта женщина делала у моего отца? Узнаю ли я когда-нибудь?
К вечеру мы с Амелией и Фионой ездили верхом в лес и устроили пикник. В смысле они ели отвратительные булочки с колбасой, а я на них смотрела. В лесу было так здорово, так романтично! Единственное, что разрушало приподнятую атмо-
сферу, это верещание Амелии насчет Аша. Но, к сожалению, она имеет на это право.
С клевым мужиком было бы намного интереснее. Например, с Юлиусом.
Озеро сверкало, дул легкий ветерок, было приятно-тепло, просто здорово! Никто из нас сегодня не курил марихуаны. Все было так хорошо, что нам просто не хотелось возвращаться. Пикассо тоже понравилось, я это чувствовала. Он совсем не рвался домой. Не то что обычно.
Воскресенье, 9 июня 1996
Эти выходные оказались самыми ужасными в моей жизни. В субботу утром я пошла к отцу и сообщила, что теперь снова буду жить у него.
Но он настоял на том, что сначала меня взвесит. 48,4 килограмма. Кошмар! А потом он сказал, что переживает из-за моей матери. В четверг она была у него, потому что они хотели кое-что обсудить насчет развода. А потом он каждый день ей звонил, так как у него возникли вопросы по поводу налоговой декларации, но она до сих пор ни разу не подошла к телефону. Он понятия не имеет, где она может быть. У нее нет машины, нет друзей, которые могли бы куда-то ее пригласить. У нее нет интересов, того, ради чего стоило бы исчезнуть на целых два дня. Она может быть только дома. Все остальное исключено. Я тоже попыталась до нее дозвониться. Телефон прогудел тридцать раз, но она так и не сняла трубку. С каждой минутой мы с отцом нервничали все больше, а потом, наконец, решили, что нужно ехать самим.
Дом, в котором теперь живет мама, стоит на улице с оживленным движением. Квартира на втором этаже, там три комнаты. Мы позвонили раз пятьдесят, а то и сто, я не считала, по крайней мере звонили много. И ничего. Так как дом стоит на холме, сзади можно залезть на небольшой приступок, а оттуда на крышу гаража, с него видна мамина кухня. Итак, мы с отцом минут десять стояли на крыше, звали маму и стучали в окно. И опять никакой реакции. Отец уже начал грозиться, что вызовет пожарных. Но она не открыла. Наконец отец велел мне вытащить из сарая стремянку, чтобы мы могли заглянуть в комнаты. Он и на самом деле волновался, точно так же, как и я. Я все время представляла себе, что она лежит там мертвая, потому что сама лишила себя жизни. Или же алкоголь избавил ее наконец от страданий.