63
Говорить правду — труднее нету! Если ты всё-таки её говоришь, по сути дела, варианта лишь два: тебя считают либо сумасшедшим, либо говном и подонком. Но никогда — праведником, хоть это однокоренные слова. Законы языка здесь прочно просасывают, потому что никаких законов нет. Всё сплошные совпадения. В равной степени счастливые и злосчастные. Кому как повезёт. Но тут тоже нет никаких законов.
64
Некогда было в моей жизни не скажу, чтоб уж прямо счастливое, но время, когда можно было позвонить лучшему другу (а ведь их было несколько, и все они общались между собой) и, попросив заучаствовать в самом сомнительном деле, не получить вежливого отказа.
Я говорю это не к тому, чтобы вы подумали, что это либо сопли, либо жалобы, либо что-нибудь вроде того, что вот, мол, и автор «Псевдо» дорос до неких там важных для вас вещей. Нет, это я не к тому говорю. Не до каких я таких вещей не дорос, поскольку дорос до всего в момент рождения, каковое, о чём я уже неоднократно заявлял как в устной, так и в письменной формах, было не моей инициативой, хотя моя мать в минуты, похоже, уже навсегда миновавших по причине долгожданного разъезда, космогонических скандалов утверждала иное. И это понятно.
Она — слабая женщина. На фига ей на себя ответственность брать хотя бы даже за тот мудацкий, будь он проклят (что, видимо, и произошло, по чьему мановенью — не знаю), комок, каким я родился на этот свет, сотворённый ремесленником средней руки, что, конечно, едва ли тяготит его самого. Нам ли, гениям, не знать, что твёрдый доход приносит только ежедневная работа над собой, заключающаяся в том, чтобы ни словом, ни звуком, ни улыбкой, ни покашливанием, ни жестом не выдать себя; не дать повод работодателю усомниться в том, что ты такая же посредственность, как и все, и он может быть совершенно спокоен.
Есть и ещё один момент. Время от времени в работодатели выбиваются гении, а гении всегда агрессивны, поскольку живут среди тупиц, и это постепенно и незаметно для них самих озлобляет. Хотя злиться на тупиц бесполезно — умней не станут. Гении это знают. Поэтому их безотчетная злоба направлена на своих собратьев, таких же гениев. Жить внутри гениальной души, не имея выхода наружу, злоба не может и не должна, ибо быстро протухает. Отсюда вывод: придача огласке факта своего родства с гением, который является твоим начальником — дело опасное. Тем более с гением, который является твоим подчинённым.
Сегодня я нарезАл круги вокруг одного ангара в ожидании зарплаты от бухгалтерши корпорации «Теледом», и мне страшно захотелось позвонить Дулову, позвать в гости, сесть с ним у нас на балконе с бутылкой «Посольской» и проводить закат. (А сегодня в отъезде. На даче у Живовой.) И я позвонил. И Дулов сказал «спасибо», но выразил искреннее сожаление, что не может воспользоваться моим приглашением, потому что у него много работы. Я знаю, что он сказал правду, но мне грустно, что ничего не вышло.
С пятой стороны (как говорит Живова, а точней, её мама), мало ли кто хочет провожать закат и пить водку со мной, когда при всём желании я вынужден вежливо отказываться.
65
Я, типа того, потерял смысл жизни или, как принято в беллетристике, утратил его. И я был уложен сначала в «наркологичку», а затем улёгся в НИИ Психиатрии при «Ганнушкина». Там я окончательно охуел и надолго убедил себя в том, что творчество — это патология развития, сродни идиотии или синдрому Дауна ((8-c) Я — бог не потому, что я всё могу, а потому что такой же хороший гусь в человеческом плане).
Из этих моих размышлений, впрочем, не следовало, что жизнь людей нетворческих, но работающих на разнообразных работах, есть норма. В том, что уж это-то полное говно, я не сомневался даже тогда, когда хотел кастрировать себе душу и даже когда вынашивал планы перевязки маточных трубок своего сердца.
И ещё в перерывах между приёмом всевозможных микстурок, таблеточек и внутримышечных уколов релашки (внутримышечно — это значит в жопу) я всё время что-то лениво пописывал в блокноте. Как обычно рисовал какие-то схемки устройства разных изоляционистских организаций с претензией на грядущее мировое господство. В «наркологичке» я создал организацию «КАСТА», а в Ганнушкина — ГА «ИКИ», с ударением на последний слог.
Смысл названия «КАСТЫ» элементарно озвучивал моё праведное потявкивание на тему того, что такие, как я — высший класс, а люди, которые этого не понимают, не понимают этого лишь от того, что тупые и им вообще ничего не дано понимать. Аббревиатура же ГА «ИКИ» расшифровывалась как Гуманитарная Ассоциация «Индивидуальные Культурные Инициативы». И везде у меня был просветительский пунктик, блядь, в рамках которого меня по сию пору не оставила навязчивая идея явить миру свой вариант оркестровки «Песен и плясок смерти» Модеста Мусоргского.