Я рассказал эту историю только для того, чтобы показать, в каком невыгодном положении находятся дядья у аборигенов.
Мой дядя Гардигарди подчинялся тому же закону, что и Наматжира. Действие закона распространялось, конечно, и на моего отца. Того, в свою очередь, бессовестно эксплуатировали его племянники.
Принцип дележа добычи не касался змей. Охотник, поймавший змею, имел право один съесть ее, если, конечно, она не была его табу. Фактически змей почти всегда отдавали старым людям, которые уже не в состоянии были жевать жесткое мясо кенгуру.
Змея считалась «мягкой пищей», но, если ее не было, старики отбивали о камень мясо кенгуру. Иногда его пережевывали ближайшие родственники, так что старикам оставалось только проглотить. Что за радость от такой еды! Не больше, чем от витаминов в таблетках.
Мой отец вместе с другими пятьюдесятью аборигенами работал в миссии, но никогда не знал, сколько времени еще продлится его работа и когда мы снова будем вынуждены добывать пропитание только охотой. Поэтому мы старались не разучиться метать копья. Каждую субботу ходили охотиться на кенгуру и собирали корни лилий в заводях. Обычно мы ничего не ели, пока не убивали добычу, что случалось не так уж часто. Нет на земле человека голоднее, чем чернокожий охотник. Его глаз видит лучше, а копья попадают точнее, если он знает, что промах лишит его пищи.
Детство у меня было веселое, хотя мои дети уже не захотели бы так жить. Одной из наших излюбленных забав была игра в лошадки. Недаром миссия имела большие стада, а мой отец был лучшим гуртовщиком.
Из камней, палок, обрывков веревки или проволоки мы мастерили игрушечные загоны. Одни мальчики были лошадьми, другие — восседавшие на их спинах — пастухами, третьи изображали телят. «Пастухи» связывали «телят», опрокидывали наземь и наносили песком, смешанным со смолой, знак ОТС — клеймо нашей миссии, даже «подрезали хвосты» и «кастрировали» их. «Телята» жалобно мычали.
Мы сражались игрушечными копьями, концы которых были обернуты тряпками, чтобы при ударе не поранить «врага». Мальчик, «пронзенный» копьем, должен был упасть. К нему подбегали девочки и оплакивали своего погибшего брата. Это единственная роль, которую им доверяли. Юные аборигены, очевидно, относятся к девочкам с большим презрением, чем белые мальчики. Девочек в игру не принимали, им только милостиво разрешали оплакивать павших. Это вполне соответствовало их положению в жизни.
Мы сражались также с помощью бумерангов и нулла-нулла. По правилам игры не следовало причинять противнику боль, но мальчикам, как известно, свойственно увлекаться. Сначала мы обменивались легкими ударами, потом один кричал, что его стукнули сильнее, чем разрешается, и в свою очередь отпускал здоровую затрещину, а противник в отместку размахивался изо всех сил. Серьезно пострадавший получал компенсацию в соответствии с той же системой возмездия, которую практиковали взрослые. Обидчик отдавал ему свою лепешку или тарелку риса, то есть оставался голоден, тогда как его противник наедался до отвала. При особо серьезном и к тому же предумышленном ранении виновник мог поплатиться ценной вещью, например копьем для охоты на рыб, изготовленным его отцом. Расставаться с копьем не хотелось. Но что было делать? Пострадавший мог пожаловаться отцу товарища, что его сын, Вайпулданья, то есть я, ранил его до крови. Я был согласен на любые лишения, лишь бы избежать последствий такой жалобы: основательной порки палкой, которая ранила гордость ничуть не меньше, чем тело.
Больше всего радости нам доставляли маленькие лодки, вмещавшие троих или четверых ребят. Отец выдолбил мне такую лодку из ствола чайного дерева, и я с товарищами и братьями часами не спеша греб по спокойной поверхности реки Ропер, проходя то в одну, то в другую сторону расстояние в полмили между «молом лагеря» и «молом миссии».
Все мальчики, и черные и белые, всегда нарушают запреты, налагаемые старшими, но могу сказать, положа руку на сердце, что одному такому табу мы подчинялись беспрекословно: никогда не покидали участок реки, где нас видели взрослые, по той простой причине, что боялись крокодилов, деливших с нами реку.
— Смотри не зевай, а то угодишь крокодилу прямо в пасть, — была наша постоянная присказка. Мы располагали очевидными доказательствами ее справедливости.