Вместо этого их посылают собирать корни и семена лилий, а также ямс для лепешек, чтобы накормить охотников, на протяжении многих месяцев занятых исполнением торжественного ритуала возрождения жизни.
В кунапипи я участвую не как танцор, а как распорядитель — джунгайи. Я даю указания тем, кто исполняет танец ястреба, гильеринг-гильери — танец наяды и сотни других. Я их наставник. Они — мои ученики.
— Джаулвоку! — приказываю я. — Совы!
И певцы заводят песню о совах. К ним присоединяются танцоры, покачивая в свете костра разрисованными телами, воздевая вверх руки, кружась, издавая шипение, ударяя в такт стуку бумерангов мозолистыми ногами о землю:
Старый певец Пугала извлек из тайников своей удивительной памяти хранившуюся там с последнего кунапипи бесхитростную историю о сове, которую ослепила молния.
Танцоры двигались к Пугала.
— Э-э-э-а-а-ах! — восклицали они. — Ах-ха! Ах-ха! Э-ах! Хо-хо!
Тучи пыли, вздымаемые ногами танцующих, обволакивают старого Пугала, но он настолько поглощен песней, что повторяет ее снова и снова. Пыль надвигается на танцоров, но и они не замечают ничего, кроме чувственного ритма, заставляющего их сердца биться от волнения, когда вздрагивающая от ударов сильных ног земля зовет аборигенов обратно к Земле-матери и Змее-радуге, к женскому и мужскому созидательному началу, первобытным символам плодовитости и воспроизведения жизни.
Иногда танцевали днем, а ночью пели, иногда наоборот — днем пели, а ночью танцевали, иногда пели и танцевали одновременно. Но во всех случаях я оставался режиссером и регулировал номера программы, подачу занавеса, освещение…
Я был также и главным гримером, ибо джунгайи отдает распоряжение о том, чтобы тела танцоров были разрисованы человеческой кровью и украшены гусиными перьями.
Кровь я иногда брал из своей собственной руки: вскрывал бритвенным лезвием вену и подставлял бутылочку. Перья обрывали с пестрых гусей, которых на лету настигали бумеранги охотников. Пух втирали в слой белой глины на телах танцующих. Не думайте, что работа гримера была из легких — каждый танец требовал своих украшений. К счастью, у меня были опытные помощники.
Звание джунгайи я унаследовал, с одобрения племени, от моего отца. Он главный джунгайи, распоряжающийся кунапипи, где бы его ни танцевали — (начиная от северо-восточного мыса Арнемленда и кончая территорией джингали у Ньюкасл-Уотерс. Хотя ему сейчас около семидесяти лет, Барнабас всё еще объезжает свой огромный приход, охватывающий сто тысяч квадратных миль.
Главный джунгайи объединяет в своем лице судью по делам ритуала и священнослужителя. Он карает людей, нарушающих суровые законы кунапипи, принимает новых членов, крестит путников, проходящих через наши южные районы, чтобы они могли пользоваться водой из священных источников. Крестнику окропляют водой голову. Точно так же крестят детей христиане; разница состоит лишь в том, что мы делали это задолго до рождества Христова.
Как-то раз старейшины сообщили мне, что я унаследую от отца эту высшую культовую должность, а недавно попросили меня занять его пост. Я стал высокопоставленным лицом в округе, простирающемся на юг от реки Ропер до самого Ньюкасл-Уотерса, а следовательно, должен был отныне раз в полгода объезжать, а может быть, и обходить его.
Если, скажем, на берегах Махлинджи Хоул возникнут недоразумения или споры среди родов джингали по поводу церемониала кунапипи, я должен буду в качестве третейского судьи направиться туда и, если не подвернется попутный транспорт, отмахать пешком триста миль.
Хотя я и принадлежу к племени алава, джингали выполнят мое решение, точно так же как англо-австралийский католик подчиняется указаниям папы римского.
Моя обязанность — отбирать юношей, достойных участвовать в кунапипи, и с этой целью наводить справки о каждом из них. Выдержан ли? Умеет ли хранить тайны? Интересуется ли девушками?
Я должен соблюдать осторожность, не выслушивать болтунов, которые могут разгласить тайны ритуала, и стану внимательно прислушиваться к словам старейшин, которые одних юношей рекомендуют как разумных и сдержанных, а от приема других советуют воздержаться, пока тем не минет восемнадцать лет и они не научатся соблюдать извечный закон нашего «масонства».