Возвратившись из тюрьмы в родное племя, пострадавший хочет отомстить мулунгуве, если имя его известно и он еще жив.
Может быть, ему скажут:
— Мы нашли на могиле убитого знак тотема кенгуру. Он повернут к стране Валинджи. Имя мулунгувы Ялга. Мы ждали твоего возвращения, чтобы решить, как с ним поступить. Что скажешь?
Человек вспоминает два долгих года в тюрьме. Как бы ему не попасть обратно, если будет совершено новое убийство!
— Тюрьма — плохое место, — говорит он. — Все время думаешь о родной стране, о бедной жене, о детишках… Мне не хочется снова туда. Лучше я буду драться с этим человеком. Вызову-ка я его на банбурр…
Ялга делает удивленное лицо.
— Кто? Я? Да ведь я же был гагавар и выполнял тайное поручение, когда его убили. Я тут ни при чем.
— Все равно, мы встретимся на банбурре, — настаивает пострадавший.
И старейшины устраивают банбурр.
Банбурр — церемониальное корробори, на котором в ожесточенной драке сводятся все счеты. Дерущиеся применяют копья, нулла-нулла, бумеранги и безжалостно молотят друг друга, пока кровь не потечет ручьем или не затрещат сломанные конечности и пробитые черепа. Убийство не допускается, хотя часто до него остается один шаг.
Банбурр — умиротворение путем войны, жестокое кровопускание, при котором выходит дурная кровь, достигшая точки кипения. Продолжается банбурр три дня. Люди — мужчины и женщины — приходят издалека, чтобы посмотреть на банбурр и принять в нем участие, как это бывало на римских турнирах.
Первыми на арену боя выходят мулунгува и его обвинитель и сражаются до полного изнеможения. Затем и другие припоминают старые обиды. Через несколько минут банбурр напоминает сумасшедший дом, наполненный истерическим шумом: криками боли, звоном стали, глухими ударами нулла-нулла, зловещим хрустом ломаемых костей, визгом женщин, которых их мужья лупят копалками и топорами якобы за воровство и другие прегрешения. Женщины дерутся с особым ожесточением, с неистовой злобой поносят врагов и долго потом не могут прийти в себя.
Но в конце концов они должны успокоиться: банбурр — это своего рода круглый стол, где шатающиеся от ран и усталости воины после драки подписывают перемирие, которое скрепляется, однако, не юридическими документами, а подарками. Самый ценный преподносит пострадавшему мулунгува. Еще бы! Пусть тело его избито, зато он избавлен от вечного страха за свою жизнь. Он расквитался с племенем, публично приняв возмездие. Отныне он может не опасаться, что знаки тотема или духи выдадут его тайну и другой мулунгува затащит его в лес. Никто не бросит в его тень копье, от которого он, покрывшись язвами, упадет наземь и умрет в страшных муках. Он освободился от тяжкого бремени своих обязанностей, руки его чисты, душа спокойна.
Люди из племени алава боятся злого мулунгувы.
Мулунгува боится людей из племени алава: а вдруг они его опознают!
Но тот, кто пройдет чистилище банбурра, получает прощение племени.
Правда, платить приходится дорогой ценой: переломанными руками и ногами, сломанным носом, выбитым глазом, раздробленными от ударов железной палки кистями рук.
Тем не менее ни один мулунгува из алава не считал, что заплатил дорого. Ведь купил-то он жизнь.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Аборигены охотно улыбаются и смеются. От природы мы народ веселый. Наши лагеря постоянно оглашаются взрывами хохота. Собака, старающаяся укусить себя за хвост, первые неуклюжие шаги ребенка, мужчина, присосавшийся к вымени козы, женщина, которая кормит грудью сразу двоих детей, — такие обыденные, казалось бы, вещи заставляют людей смеяться до упаду.
Пока я жил в лагере, мне это казалось естественным, но потом я понял, что веселость — скорее всего маскировка, прикрывающая страх, который абориген испытывает всю свою жизнь.
С раннего детства я боялся колдунов: с помощью сверхъестественных сил они «отпевают» своих жертв.
На охоте я опасался бурджинджинов — пигмеев, наделенных чудовищной силой. Сжав человека в объятиях, они превращают его в лепешку. Бурджинджины — наши пугала. От страха перед ними я не мог отделаться всю жизнь.
Не избавился я и от впитанного с молоком матери страха перед маланугга-нугга, каменными людьми, обитающими близ Каменного города на Арнемлендской возвышенности. Теперь их уже нет, а алава по-прежнему избегают посещать их страну.
Я боюсь теней умерших и палача-мулунгувы.
Я готов совершить любой грех, поступиться чем угодно, лишь бы не навлечь на себя гнев моего тотема — кенгуру.