Физически Говард был крепок и мог бежать. Ничто не мешало ему бросить остальных, чтобы те, кто еще передвигался самостоятельно, вернулись к своему племени. Вместо этого, понимая, что его подопечные нуждаются в помощи, он послал одного из париев в цивилизованный мир, отгородившийся от них. Посланный нес записку прокаженного, нацарапанную огрызком карандаша на клочке газеты: «Многоуважаемый господин Суиней! Все больные здесь, кроме троих, которые скончались. Билли проводит вас. Нам нужны лекарства и продукты».
Суиней нашел в лесу прокаженных и с помощью Говарда водворил их обратно в склеп на Сточном Острове, где они оставались до конца войны. Когда этот день настал, моей матери уже не было в живых.
О да, наша трагедия состояла в том, что мы были очень восприимчивы к этому и другим инфекционным заболеваниям цивилизованного человечества. Раньше мы не страдали от проказы, туберкулеза, сифилиса и даже такой сравнительно безобидной болезни, как корь, а потому и не успели приобрести иммунитета против них, когда среди нас появились посетители из Коричневого, Белого и Желтого миров.
На острове Грут-Айленд от кори умерло тридцать человек. Другая эпидемия, разразившаяся в Центральной Австралии, унесла двести жертв. Когда болезнь достигла Манингриды на реке Ливерпуль в северной части Арнемленда, санитарные самолеты, чтобы помешать ее распространению, сделали за сорок дней сорок три вылета.
Умножьте эти цифры на число всех племен Австралии, добавьте тех, кто погиб от пуль и зверств колонистов и целых карательных экспедиций против населения, посягнувшего на скот или воду овцеводов, более священную, чем святая вода, и вам станет ясно, почему численность аборигенов, составлявшая до появления белого человека более трехсот тысяч человек, теперь сократилась до пятидесяти тысяч.
Мой отец был ребенком, когда первые поселенцы проникли в глубь страны, двигаясь вдоль рек Ропер, Ходжсон и Лиммен. Это было задолго до того, как миссии и полиция принесли «закон» и «порядок». Я на всю жизнь запомнил рассказ отца о его детских годах.
«Плохие времена. Да, да, плохие то были времена. Мы были напуганы, как кенгуру, и все время шли, нигде не останавливались и не находили покоя, все время шли и шли, убегали от белого человека и его пули. Шли мы голые, одеял у нас не было, пищи тоже, только то, что давала охота, а воду мы крали у белого человека.
Вот так. Очень плохие были времена. Белый человек сказал, он хозяин над всей этой землей и водой. Он пулями прогнал нас на холмы, быстро-быстро скакал за нами, так что его даже не разглядеть. Мы боялись разложить костер — белый человек увидит дым и найдет нас — и ели сырое мясо. А с холмов видели, как белые люди нас выслеживают, словно мы кенгуру. Они все были на лошадях и с ружьями наготове, играли в охоту на чернокожих, чтобы до завтрака успеть уложить троих.
Вот так. Однажды они без лошадей подкрались к нам, тихо-тихо. „А-а-а-а! А-а-а-а!“ — закричали женщины. Моя мать схватила меня на руки и кинулась бежать в лес. Бежала, бежала и все оглядывалась, боялась очень пули белого человека с красным лицом.
Вот так. Мы ушли. Но мой отец, теперь покойник, повел всех другой дорогой, чтобы отвлечь овцеводов от нас с матерью. Он, отец, видел, что с овцеводом черный парень из Квинсленда, но не заметил, что черный парень поднял ружье. Бац!
Мой бедный отец, теперь покойник, получил пулю в плечо. Она спереди вошла, а сзади вышла. Он упал, но тут же вскочил и бежал, бежал, бежал…
Вот так. Мы ушли. Черный парень из Квинсленда и овцевод преследовали моего отца, как я преследую раненого кенгуру, но больше не догнали моего отца. В ту ночь мы нашли его в лесу. Он больше не стонал, не разговаривал, но сильно-сильно был напуган.
Вот так. Ни санитарного самолета, ни миссии, ни грузовика… Только лес, и в нем мы собираем орехи, только дикий черный человек и белый человек с ружьем. Моя мать и еще один человек из нашего племени лечили моего отца, прикладывали к ране сок чайного дерева и красную охру, пока она не зажила. Но мой отец, теперь покойник, остался с искалеченной рукой. Охотник плохой, но все же он был жив и умер стариком.
Вот так. Теперь уж мы были очень осторожны. И все равно людей убивали, и женщин тоже. Мы слышали, белый человек кричал: „Стреляй черных женщин, они рожают детей“. Другой раз белый кричал: „Бросай лассо на этого молокососа, отправлю его на конюшню“. Они стреляли нас для забавы, громко смеялись, когда мы бежали или когда человек падал от пули.
Вот так. Все время мы боялись длинного ружья. Все время мы шли, все дальше от той святой воды, охотились на валлаби, эму, ящериц, ели их сырыми. Д-о-о-о-лго, д-о-о-о-лго мы были на горе Лангабан, около Танумбирини. Вещей у нас не было никаких — ни одеяла, ни топора, ни билликана, ни муки, ни чая, ни сахара. Ничего у нас не было, только копье да мясо кенгуру, иногда мясо крокодила и дикий мед. Воду мы держали в куламонах из коры. В хорошую погоду ложились спать на земле, мужчины голые, женщины голые, без одеял. В плохую погоду, в дождливую, мы делали заслоны от ветра и укрывались корой чайного дерева. Но спали вполглаза: ждали, что мог прийти белый человек, и тогда надо было бежать.