Вставайте, господин Евнух! Ваше имя — ОТС — на веки вечные выжжено на вашей шкуре кровавыми буквами, которые вспухают и покрываются пузырями. Оно занесено и в регистрационную книгу в Дарвине, так что все, особенно подделыватели клейм, рыскающие у границ наших владений, увидев его, будут знать, что Вы принадлежите миссии на реке Ропер.
Первое животное, которое заклеймили с моей помощью, был годовалый бычок. Сэм Улаганг отделил его от стада.
— С этим нетрудно будет справиться, — сказал он мне. — Смотри не промахнись, не то нам придется нести тебя домой.
Это был серьезный момент, но я все сделал точно. В последующие годы я валил таким образом сотни бычков.
Ежегодный осмотр был нашей страдной порой. И мы и лошади падали с ног от усталости, скача по девственному кустарнику за животными, клеймя их и подрезая хвосты около тихих водоемов в стране Невер-Невер.
Для молодого аборигена, все достояние которого — копья и племенная земля, да и на ту посягают колонисты, месяц осмотра был полон очарования.
У меня были лошадь и седло с поводьями, а на вьючных седлах горшок вместимостью в кварту, одеяло в мешке, запас еды, смена платья и табак. У меня было чувство опасности и власти над животными.
Мы прочесывали открытую местность вокруг билабонгов на берегах, рек. В ясные ночи выгоняли на равнины для приманки спокойный скот, у нас он назывался «каретой». Это были часы смертельной опасности для людей и животных: спасаясь от загонщиков, скот уходил на дневные стоянки в густой кустарник, в надежде, что человек за ним туда не последует.
Но ничуть не бывало. Мы подтягивали подпруги и бросались на стену кустов, ощетинившуюся острыми сучьями и ветками, готовыми подобно рапирам проткнуть нас насквозь. Лошади обдирали бока.
Не знаю, какой благожелательный дух защищал меня от сучьев во время галопа через хаос кустарника. Скорее всего, в этом лесу смертоносных клинков стоял на страже мой тотем кенгуру. Во всяком случае, я ни разу не покалечился. А ведь товарищи мои часто получали ранения, да и кони тоже гибли.
Случалось, что лошадь ломала ногу или, напоровшись на ветку, прокалывала себе барабанную перепонку. Животное убивали, чтобы избавить от мучительной агонии. Я видел, как мои соплеменники, вне себя от горя, плакали над трупом лошади. Они с ней сроднились, она отвечала ржанием на их свист и понимала, что означает прикосновение колена или легкое подергивание поводьев. Я видел, как люди наносили себе удары ножами и палками и с воплями убегали в лес, когда появлялся главный скотовод с ружьем.
— Бедная моя лошадка! А-а-а-а! А-а-а-а!
Но я видел также, как злые аборигены, «сильные люди» племени, бессердечно обращались с лошадьми, стараясь этим доказать свое превосходство над животными.
Разбивая лагерь, мы использовали мешки и седла как подушки и заслоны от ветра. Эти удобства, придуманные белым человеком, казались роскошью нам, привыкшим, подобно израильтянину Иакову, подкладывать под голову камень.
Нам давали с собой муку, чай и сахар, мы могли убить на мясо вола, но редко к этому прибегали. Одни из нас выполнял обязанности повара, он же, будучи профессиональным охотником, убивал кенгуру, ловил рыбу и черепах, собирал корни лилий, батат и дикий мед, пока мы разыскивали скот. В те дни я предпочитал нашу привычную пищу, да и сейчас иногда скучаю по ней, когда мне приедаются блюда цивилизованной кухни.
Я несколько лет работал скотоводом; лихо скакал по дьявольскому кустарнику, рискуя здоровьем и жизнью и ни разу не получил ни одного пенни жалованья.
Я никого не осуждаю. Я вовсе не хочу обвинить миссию в скупости. Но факт остается фактом: я, первоклассный скотовод Вайпулданья, не получал жалованья. И никто из моих друзей не получал. Мы никогда не слышали о справедливой заработной плате за хорошую работу, а потому и не ждали ее. Мы охотно работали бесплатно.
В то время я видел деньги очень редко — когда в миссию приезжали посетители. Пока я не стал взрослым, у меня в кармане никогда не было монеты, да и появись она, я не знал бы, что с ней делать. Раз деньги не съедобны, они были ни к чему. Лишь с началом войны, когда меня мобилизовали в качестве проводника в североавстралийскую разведку, армия настояла на том, чтобы выплачивать мне раз в две недели семьдесят шиллингов — огромное, воистину царское вознаграждение, совершенно бесполезное для человека, который не знает цены деньгам и без них имеет питание и одежду.