Я испугался, но в то же время обрадовался, что рядом нет моих сородичей, которым никогда не доводилось видеть автомобиль в столь затруднительном положении. Их смех до сих пор звучал бы в моих ушах.
Лёс Перриман заговорил первым:
— Хочешь влезть на дерево?! Не иначе как увидел на верхушке гуану!
Улаганг не сказал бы более ядовито.
Я сидел молча, не зная, как поступить. Наконец отважился спросить:
— Что теперь делать?
— Ты водитель, — отрезал Лёс. — Ты ее туда загнал, ты и вытягивай. И поспеши, тягачей тут нет.
Когда машина наехала на куст, я машинально выжал педаль сцепления, и мотор продолжал работать вхолостую. Потеря горючего беспокоила Лёса, кажется, больше, чем положение машины.
Секунду подумав, я включил задний ход и одновременно дал газ. Ура! Задние колеса завертелись и стащили машину с дерева. Через несколько мгновений мы уже прочно стояли на всех четырех.
Я думал, что Лёс сгонит меня с водительского места и сам поведет машину домой, чтобы дорога не превратилась в скачку с препятствиями. Но то ли он был потрясен больше, чем показывал, то ли еще почему, во всяком случае, Лёс ничего не сказал, когда я повернул машину и осторожно повел ее к миссии, тщательно разглядывая глазами следопыта дорогу впереди, чтобы по въехать в песок или не задеть чайный куст.
Раз или два мне показалось, что Лёс с мрачным видом ухватился за сидение, но после своих первых оплошностей я мог бы везти даже королеву. Впоследствии я проделал много тысяч миль по лесным дорогам и сотни тысяч за рулем мчащейся на предельной скорости санитарной машины и не имел ни одной аварии.
И все же я не люблю водить машину. Скорее всего, это влияние Лёса Перримана. Мне больше по душе сидеть рядом с водителем и спокойно наслаждаться пейзажем, видя в пробегающих мимо кенгуру потенциальную мишень для моего копья, а не опасность для автомобиля.
После отъезда Перримана я стал механиком миссии. Целый день чинил моторы лодок, насосов, мельниц, автомобилей; грузовиков электростанций.
Получал я столько же, сколько и объездчик, то есть ничего! Правда, моя увеличивающаяся семья была всегда сыта и одета, а я имел вдосталь табаку и не жаловался на судьбу. Жизнь казалась мне прекрасной.
В это время — шел 1953 год — произошли события, изменившие всю мою жизнь. Как цыпленок, стремящийся вырваться наружу, я начал долбить скорлупу, которая физически и духовно удерживала меня у реки Ропер.
Никакие эпизоды первых тридцати лет моей жизни не могли внушить мне безграничной веры в доброту белых людей. Напротив, личный опыт убеждал меня в том, что истории об их зверствах, рассказываемые стариками около костров, ничуть не преувеличены. От белого человека, если только он не миссионер, я ничего иного, кроме презрения и жестокости, и не ожидал.
И все же двое из них помогли мне выйти из мрака.
Один был полицейский, второй — врач. Они были добры ко мне, подбадривали, когда я падал духом, и рисовали радужные видения нового будущего для меня и моей семьи в мире, границ которого я едва коснулся.
Констебль полиции Дэн Спригг и врач медицинской службы Северной территории Спайк Лэнгсфорд первыми поставили меня у подножия скользкого подъема, ведущего к праву гражданства, благодаря которому мое имя из унизительного списка опекаемых было перенесено в почетные списки избирателей, и мистер и миссис Робертс, то есть Вайпулданья из племени алава и Анна Дулбан из племени вандаранг, получили окантованные золотом приглашения в резиденцию губернатора, благодаря которому у меня появился дом, так сказать свой семейный очаг, скромный, конечно, дом, но, по моим понятиям, дворец, дающий приют семье из восьми человек, благодаря которому я смог ездить в далекие города и даже страны, а у белых людей возникло желание беседовать со мной, чтобы получить сведения о покинутой мной культуре, которую они всегда с презрением отвергали.
В моей жизни произошла революция.
Я был чернокожим дикарем, жившим по законам племени, типичным аборигеном, джунгайи на языческом празднике Кунапипи в честь Земли-матери и Змеи-радуги.
За год я стал потенциальным гражданином другого мира и, хотя не совсем отказался от своих «сновидений» ради Христа, твердо решил стать на новый путь, твердо решил, что мои дети должны носить платье, есть пищу из консервных банок, учиться в школе и иметь право говорить «нет», если им велят поступать против их воли.