Как и Лэнгсфорд, доктор Реймант учил меня узнавать проказу по воспалению нерва около локтевого сустава, по изменениям лица, в частности носа, и конечностей, особенно при наличии изъязвлений.
Проказу я считал своим личным врагом — ведь она убила мою мать, а брата на двенадцать лет изолировала от людей. К сожалению, у нас не было действенного оружия для борьбы с ней. Хотя мы делали все, что могли, каждый раз, обнаруживая нового больного, я испытывал чувство бессилия. Мне казалось странным, что ученые, которые нашли способы лечения других коварных болезней, изобрели сложные машины, например рентгеновский аппарат, видящий, что делается внутри человека, не могут справиться с болезнью, существовавшей еще до возникновения христианства.
В том же году, после того как я проработал несколько месяцев в лаборатории в Дарвине, я полетел с доктором Реймантом в северо-восточную часть Арнемленда — в Йиркала. Там мы осматривали джабов, гомаид, далвангов, мангалилли, гобабоингов и джамбабоинго.
По мнению историков, обитатели северной части Арнемленда — прямые потомки индийских дравидов, которые достигли Австралии на плотах или по сухопутному перешейку, якобы существовавшему много лет назад. Они смешались сначала с малайскими и макасарскими торговцами, задолго до белых мореплавателей пересекавших океан на своих прау, а затем с десятками других племен, и все же в их облике сохранилось что-то азиатское.
Я бывал в Йиркала и раньше, знал немного язык моей матери — джамбабоинго и отца — гобабоинго и мог служить доктору переводчиком. Мои услуги были нужны ему не меньше, чем у алава, в трехстах милях отсюда. То и дело мне приходилось объяснять этим невежественным людям, зачем мы привезли рентгеновский аппарат и что собираемся делать.
Доктора Рейманта отозвали в Дарвин, а я остался с сестрой миссии и продолжал бороться с племенными предрассудками. Через месяц я погрузил ценное оборудование на люггер миссии «Ларрапан» и отвез его сначала на остров Элко, а потом на остров Гоулберн. Туда приехал и доктор Реймант.
На Гоулберне я впервые встретился с маунгами. Это равносильно первой встрече негров и индейцев. Всю свою жизнь я жил в четырехстах милях от острова Гоулберна, но никогда не слышал о маунгах. Их язык был мне непонятен. Гоулберн отделен от реки Ропер труднопроходимой возвышенностью на полуострове Арнемленд, поэтому до моего появления здесь между маунгами и алава не было контактов.
И у тех и у других кожа черная, больше их ничто не связывает. Племена из Йиркалы праздновали кунапипи, хотя бы это роднило нас, но на Гоулберне не знали, что это такое. Наверное, точно так же — иностранцем в чужой стране — я чувствовал бы себя в Вест-Индии. И все же, когда мне удалось в конце концов преодолеть языковые барьеры, я и здесь нашел братьев и сестер, отца и мать и, уж конечно, тещу, которую должен был избегать.
Объяснялись мы по-английски, так что вначале от меня было мало толку как от переводчика. Но вскоре я научился понимать их речь, а через месяц уже обходился без пиджин-инглиш. Так за несколько лет работы на Арнемленде я овладел четырнадцатью самостоятельными языками.
Не подумайте, что это легко. Иногда мне хотелось плюнуть на все и уйти, и останавливало лишь сознание того, что я приношу пользу, убеждая этих людей лечиться. Наши языки обременены многочисленными заимствованиями. Часто меня вводили в заблуждение различные значения одного и того же слова. У джабу в Йиркале, например «бойюга» означает «огонь», а в Манингриде — «дикое яблоко». Андиляугван «огонь», называют «унгура», а нгулкпун в Майнору — «нгура».
Представьте себе, какое огромное число вариаций имеют хотя бы сто слов у пятидесяти племен. Мне же надо было знать не сто слов, а значительно больше, а только на одной Северной территории проживает двести племенных групп аборигенов.
И ни одна не имеет словаря!
Я теперь подолгу не виделся с семьей, но все же был счастлив, как никогда. У меня появилось чувство удовлетворения оттого, что я делаю нужное дело. Жизнь моя приобрела смысл, о котором я прежде не мог и мечтать.
Пока я жил с племенем на реке Ропер, на земле Ларбарянджи, которую до сих пор считаю своей, меня ждала в будущем лишь полукочевая жизнь. Я мог оставаться на одном месте, пока хватало кенгуру и валлаби. Как и мои предки во Времена сновидений, я думал о пище, о воде, о своей должности джунгайи при исполнении наших ритуалов…