Теперь я покинул племя и понял, что в жизни есть нечто большее, чем охота и выслеживание животных. Ho однажды я испытал горькое разочарование. В тот день — мы были на острове Крокер — доктор Реймант сказал:
— Филипп, я возвращаюсь в Дарвин. Но у меня есть работа, которая по силам только тебе.
«Может, — подумал я, — это вежливый способ отказаться от моих услуг, сказать, что он мне больше не доверяет?» Мы уже много месяцев работали вместе, и я старался быть внимательным. Не было случая, чтобы я не пришел в назначенное время. Этим я отличался от своих соплеменников, которые, к сожалению, обычно уходят на охоту именно тогда, когда они больше всего нужны. Я отказался от всех своих привычек и старался жить и вести себя, как белый. А доктор предлагал мне вернуться обратно к жизни чернокожего!
— Я хочу, чтобы ты прогулялся, — сказал он.
Так обычно на фермах увольняли рабочих, ставших ненужными, и я это прекрасно знал.
Я был поражен. С огромным трудом ухватился я за перекладину стремянки, так неужели теперь мою руку сорвут с нее? Неужели меня изгоняют из общества, когда я уже стоял на пороге и собирался присоединиться к нему? Неужели ниточка, связывающая меня с новым миром, порвется в тот самый миг, когда я думал, что она стала крепче? Или меня, как мячик, можно подкидывать вверх и бросать вниз по прихоти белого человека? Неужели он может распоряжаться мной, как ему заблагорассудится?
— Прогулялся! — вскричал я в ярости. — Прогулялся! — На сердце легла тяжесть.
— Да, я хочу, чтобы ты прогулялся, — повторил он и, заметив наконец мое возмущение, добавил: — Но это будет не обычная, а медицинская прогулка. Я хочу, чтобы ты разыскал и осмотрел твоих сородичей, кочующих в лесах… маунгов, валанг, иваижа, живущих на Арнемленде, между островом Крокер и Оэннелли… по Куперс-Крику, Мургенелле и Биррадуку. Ты — единственный, кто может это сделать.
Доктор говорил ласково. Глаза его просияли, когда он заметил, как огорченное выражение сменилось на моем лице улыбкой. Меня охватила радость, в тот миг я любил этого белого человека, ставшего моим другом во время совместной работы ради любимого нами обоими народа. Этот белый трудился на благо черных до тех пор, пока годом позже не умер от сердечного приступа.
— Я пойду, — сказал я с готовностью. — Когда надо выходить?
— Как только будешь готов, — ответил он. — Возьми с собой двух человек — носильщика и переводчика. Я заметил, что ты разговариваешь с иваижа по-английски. Ты что, не знаешь их языка?
Ничто не ускользало от его внимания.
— Знаю, но плохо. Я учусь.
— Мы получили сведения, что у них проказа, — сказал доктор. — Я не удивлюсь, если выяснится, что племена скрывают больных. Они еще боятся лепрозориев. Если найдешь прокаженных, твоя задача — убедить их лечиться. Возьми с собой медицинскую сумку и лечи все болезни и болячки, которые сможешь правильно определить. Больше я ничего не могу сказать. Тебе предстоит идти долго.
— Сколько? — спросил я. — Впрочем, это безразлично.
— Кто знает? — ответил он. — Если ты встретишь людей прямо на пути в Оэннелли, значит, пройдешь не больше ста пятидесяти миль. Но если тебе придется их разыскивать… Ты сам все знаешь не хуже меня. Дорог там нет, передвигаться можно только пешком.
На следующий день я с Диком Джамара и Джимми Бунбиага из племени иваижа переправился в долбленке через пролив Боуэн с острова Крокер на материк. Дику и Джимми предстояло быть переводчиком и проводником в чужой для меня стране. Через несколько дней я думал о себе как о черном Ливингстоне, который смело пересекает неизведанные края, спеша на помощь чужому народу. Думаю, порой мне приходилось преодолевать не меньшие трудности, чем этому великому человеку, первому проникшему в глубь Африки.
Наши невзгоды начались после того, как мы перенесли долбленки через узкий перешеек, который соединяет полуостров Коберг с материком и отделяет Арафурское море от залива Ван-Димен. Мы плыли вдоль берега залива несколько миль. Сюда, по словам Джимми и Дика, впадали пресноводные источники, но всякий раз, пристав к земле, мы находили лишь высохшее русло. Скудные запасы воды вскоре иссякли, и мы гребли под палящими лучами солнца, отражавшимися от воды, молча, чтобы соленый воздух, попадая в рот, не усиливал жажду.
Только под вечер нам удалось найти воду, да и то солоноватую. Мы прокипятили ее и подсластили сахаром. На вкус вода напоминала горькую микстуру от кашля, но разве это могло остановить людей, изнывавших от жажды?