В то время около селения еще не было аэродрома. Я прибыл на лодке с доктором Джоном Харгрейвом, а после его отъезда в Дарвин остался, чтобы давать лекарства и перевязывать раны прокаженным — мужчинам, женщинам, детям с деформированными телами, удлиненными ушами, страшными язвами и гниющими пальцами на ногах и руках.
Тут мне пришлось произвести первую операцию: я отрезал ножницами палец, висевший на полоске кожи.
Все это было отвратительно. Некоторые проявления проказы вызывали такой ужас, как никакие другие болезни. Но она убила мою мать и стала моим личным врагом.
Санитарному самолету негде было приземлиться в Манингриде. Отправить больных в Дарвин по морю тоже было невозможно: как на судне ухаживать за ними и перевязывать раны? Значит, выход был один: доктору Вайпулданье вывесить воображаемую дощечку с часами приема на пологе палатки или у входа в бревенчатую хижину, когда она будет построена, и ежедневно принимать пациентов — женщин с обнаженной грудью, голых детей, мужчин, заросших волосами. Мне помогала жена управляющего поселком миссис Ингрид Драйсдейл.
Если состояние больного вызывало у меня беспокойство, я немедленно обращался за советом к моему наставнику, доктору Харгрейву, находившемуся за триста миль от меня, в Дарвине. Селение располагало волшебным ящиком, чудодейственной рацией, с помощью которой я мог сообщать доктору о самочувствии больных и получать от него указания. Из моей палатки в лесных дебрях я часто разговаривал с доктором, сидевшим у себя в кабинете в Дарвине:
— Доброе утро, доктор. Говорит Филипп. Джабирр чувствует себя неважно: поднялась температура, пульс слабый.
Я не успевал закрыть рот, как Харгрейв уже вынимал из картотеки историю болезни Джабирра.
— Доброе утро, Филипп. Мне кажется, следует на две недели приостановить лечение, а затем возобновить лекарства, начиная с меньших доз.
Так я разрешал свои сомнения относительно трудных пациентов.
Анна с четырьмя старшими детьми — Филис, Родой, Конни и Маргарет — приехала ко мне. Мы жили сначала в палатке — ее дал управляющий Дэвид Драйсдейл, а потом в хижине, которую я в свободное время построил из бревен.
Однажды в конце недели я пошел с семьей на охоту. Снял обычную свою одежду, надел наргу, взял копья и вумеры и направился к просеке, где кончалось селение.
За просекой лежал девственный край, который знали только берара и гунавиджи. Здесь, в низовьях реки Ливерпуль, они строили лодки из бревен и коры, здесь находилась их площадка для корробори со всеми его языческим обрядами, мало изменившимися за тысячи лет. За просекой бегали кенгуру и валлаби, ползали гуаны и змеи, а в водоемах дельты плескались рыбы.
На прием больных я каждое утро выходил из дому в свежей рубашке, чистых штанах, носках и ботинках. Этот костюм соответствовал моему профессиональному положению. Но сейчас я был одет точно так же, как любой из моих пациентов, а в довершение сходства нес в руках копья.
Я не охотился целый год, а то и больше. Пищу мне подавали на тарелках, и я научился есть ее ножом и вилкой. Да и пища эта была цивилизованная; та самая стерильная, часто замороженная пища в жестяных банках и фольге, которую продают мясники, бакалейщики и булочники. Я ел ее с удовольствием, но меня не покидало ощущение, будто чего-то недостает: запаха только что убитой и приготовленной на костре дичи, глубокого удовлетворения, что я живу благодаря своей сноровке, как жили мои предки, да и я сам на реке Ропер. Когда мое обучение охотничьему искусству близилось к концу, Сэм Улаганг сказал:
— Теперь он может прокормить жену и детей. Он стал первоклассным охотником.
Я не хотел утратить эти способности или лишиться одобрения Сэма. Но пока я шел с Анной и детьми по просеке, меня осыпали насмешками. Обитатели леса, приходившие ко мне лечиться, смеялись до колик в животе:
— Глянь-ка на доктора… Глянь-ка на доктора! — стонали они. — Ха-а-а! Ха-а-а-а!
— Он без ботинок, без брюк, без рубашки…
— У него копье в руках. Пойдем посмотрим, как бы он себя не проткнул.
— Хорошая была бы еда, а?
Их непрестанные насмешки были невыносимы. По сути дела они хотели сказать: «Что этот белоручка знает об охоте? Да он не разберет, в какую сторону дует ветер, не отличит следа кенгуру от гуаны, острого конца копья от тупого!».