У него было простое и любящее сердце, и он действительно любил людей. Выделяло его отменное чувство юмора, он легко мог рассмешить кого угодно. В нем не было ни мелочности, ни ревности, он отличался фантастической щедростью, вплоть до расточительности. Счастливый и безмятежный».
Впрочем, как большинство детей в те времена, сама Агата отца любила в основном издалека. Их общение обычно сводилось к тому, что он желал ей спокойной ночи, а по утрам она приходила пожелать ему доброго утра и получить в подарок деньги на карманные расходы.
В наши дни доброта не слишком ценится. Людей гораздо больше интересует, умен ли человек, трудолюбив ли, приносит ли пользу обществу, вписывается ли в принятые рамки поведения.
Богатое воображение Агата Кристи унаследовала от матери.
«Мама была наделена настолько сильным воображением, что не могла воспринимать мир как однообразные будни. У нее бывали удивительные вспышки интуиции – или внезапной способности читать мысли», – вспоминала она. В их семье сохранились легенды о том, как мать узнавала о любых их поступках, как бы они ни пытались их скрыть. А старшая сестра Агаты, Мэдж, даже говорила: «Если я не хочу, чтобы мама о чем-то узнала, я даже думать об этом не стану в ее присутствии».
Но у богатого воображения Клары Миллер была и обратная сторона – склонность все драматизировать и бросаться в крайности. К счастью, это уравновешивалось спокойным характером Фредерика. Ее религиозные метания и воспитательные эксперименты менее терпеливого человека могли бы вывести из себя, тогда как он относился к этому философски. Тем более что излишне пылкое воображение не мешало Кларе быть хорошей хозяйкой.
«Слуги и дети были всецело преданы ей и немедленно повиновались каждому ее слову, – вспоминала Агата Кристи. – Она могла бы стать первоклассным педагогом. Все, что она говорила, казалось важным и неизменно вызывало прилив энтузиазма». К тому же Клара вызывала всеобщее уважение тем, что всегда и во всем была настоящей леди. «Со слугами надо обращаться особенно вежливо… – говорила она. – Надо всегда проявлять особенную учтивость к людям, чье положение не разрешает отвечать в том же тоне».
Не думать ни о чем – невозможно себе представить! Она обычно думает о трех вещах одновременно.
С сестрой Мэдж Агата в детстве общалась очень мало.
Потом она вспоминала, что та была с ней ласкова, рассказывала ей сказки и пыталась чему-нибудь научить. Но между ними было одиннадцать лет разницы, поэтому их пути довольно долго почти не пересекались. Агата Кристи вспоминала:
«В нашей семье «умницей» раз и навсегда была признана моя сестра. Директриса ее школы в Брайтоне настаивала на том, чтобы сестру послали в Гиртон. Папа расстроился и сказал:
– Мы не хотим, чтобы Мэдж выросла синим чулком. Лучше отправим ее заканчивать образование в Париж.
Так моя сестра, к полному своему удовольствию, поехала в Париж, поскольку ни под каким видом не желала ехать в Гиртон. Мэдж и в самом деле была «головой». Остроумная, большая выдумщица, обладающая мгновенной реакцией, она всегда добивалась успеха во всем, за что бы ни бралась».
Но обо всех этих событиях Агата наверняка знала только понаслышке, потому что даже к тому времени, как ее старшая сестра вернулась из Парижа, ей было всего пять лет. Мэдж честно попыталась заняться ее воспитанием и образованием, играла с ней, учила ее французскому (безуспешно), рассказывала ей сказки и участвовала в любительской постановке первого написанного маленькой Агатой рассказа. Но, конечно, у юной леди, уже начавшей выезжать в свет, было слишком мало общего с пятилетним ребенком. Так что по-настоящему сестры подружились только много лет спустя.
Те проявления врожденного снобизма, которые оказались не чуждыми моему детству, не так невыносимы, как снобизм, идущий от богатства или интеллекта. Нынешний интеллектуальный снобизм породил особую форму зависти и злобы.
К брату Монти маленькая Агата испытывала иррациональное обожание.
А он, конечно, как большинство подростков, относился к маленьким девочкам с пренебрежением и ничуть этого не скрывал. «Брат… – вспоминала Агата Кристи, – безжалостный задира, называл меня обычно «тощим цыпленком», и я всякий раз обливалась слезами. Почему это прозвище так оскорбляло меня, не знаю. Совсем крошкой я бежала к маме жаловаться и хныкать: «Я ведь не тощий цыпленок, правда, мамочка?» На что мама невозмутимо отвечала: «Если ты не хочешь, чтобы он тебя дразнил, зачем ты все время ходишь за ним по пятам?»