На каждом сучке и под каждым стволом расположился зоопарк. Стайки бегающих, прыгающих, летающих, охотящихся на дичь, лазающих по деревьям и плавающих тварей в мехах, перьях, шкурах и чешуйках разлеглись как ни в чем не бывало. Между ними безразлично бродили собаки. Столько опасных животных – и без клеток. Видимо, больным прописано общение с дичью.
Живность вела себя сдержанно, не обнажая клыков и когтей, а мирно располагалась кто где, словно подремывая. Человека с мотоциклом одарили настолько равнодушными взглядами, какие у хищников бывают редко – от переедания.
Зверей Толик любил только в телевизоре. Для пущей уверенности залез в седло, совершенно забыв, чем собирался заняться. Так привлекала пастораль.
– Эй, друг, не подбросишь до города?
Ствол деревца удобно подпер парень идеально-спортивного сложения. Рельеф мышц обтягивал новенький камуфляж без знаков различия. Что-то знакомое мелькнуло в загорелых скулах и крепком лбе.
– Пожалуйста, сеньор. Но у меня кончился бензин, – Толик никак не мог понять, где видел его, листая в памяти лица и не находя нужное. – Покажите заправку – отвезу с ветерком.
Псих, а может охранник, вроде бы улыбнулся:
– За сколько успеем?
– В Картахену – час, не больше.
– Быстро.
– Машина – зверь. – Толик с гордостью потрепал холку Мусика. Нет, наверное, показалось, на кого-то похож, но и только.
– Молодец! – обрадовался камуфляжный и добавил: – Настоящий боец, Дроня...
Этой клички, дурацкого сокращения фамилии, не слыхал лет десять, с тех пор как вырвался покорять столицу из глухого сибирского городка, где женщины разгибают руками заледеневшие шпалы.
– Витька?
Имя вырывается само, помимо воли. Друг, сосед, одноклассник, с которым водился, сколько помнил себя, а потом в один день расстался на перроне, обещая писать и звонить, но закрутился, забыл и потерял след. Это был он, без всякого сомнения. Возмужавший, раздавшийся и окрепший, но все тот же, не постаревший, Витька. Даже прическу не сменил.
Толик спрыгнул, чтобы сграбастать друга в охапку, но тот не спешил.
– Старик, ты правда ничего не знаешь?
Пришлось торопливо оправдываться, что виноват, дико виноват, потеряли связь, но столичная жизнь затягивает так, что даже своих не видел и не слышал уж года два.
– Ты как здесь оказался? Вот это да! Надо было приехать в Испанию, чтобы пересечься. Вот это здорово! Никогда бы не поверил. Ну, как ты?
Витька оторвался от древа, рук из карманов не вынув:
– Нормально. В 95-м призвали на срочную, попал в десант. В январе 96-го получил пулю в висок. Снайпер-литовка била с чердака. В Грозном их было много, старик. Много.
– И что? – тупо спросил Толик.
– Сразу наповал.
– Убили?
– Да нет, пошутили, старик.
Толик сморгнул, но дикое наваждение не прошло. Может, послышалось?
– Дроня, кончай изображать дурака. Ты все понял, старик. Все понял.
Нет.
Нет.
Нет.
Надо отчаянно сопротивляться, не верить ничему и цепляться за соломинку.
Но Толик поверил сразу. Поверил, что так оно и есть.
Он умер.
Конец.
III
Нерукотворный памятник репутации был воздвигнут на прочном фундаменте. К пятидесятилетнему юбилею монумент достиг апогея. В узких кругах большого бизнеса не осталось уха, которое бы не слыхало, на что способен Иван Дмитриевич. А если попадалось, ему подробно растолковывали. Биография малоизвестного широкой общественности бизнесмена поросла таким невероятным количеством сплетен, догадок, фантазий и откровенной лжи, что стала змеем, пожирающим тело хозяина.
На самом деле ничего сверхъестественного в восхождении незаметного героя не удалось бы обнаружить. Забег к обогащению Иван Дмитриевич начал не как все, по сигналу, а задержавшись на старте. Вокруг уже бурлила, кипела и переливалась через край новая жизнь, в которой энергичные люди чем-нибудь торговали: кто – шмотками, кто – воздухом, а кто – родиной. Только Иван Дмитриевич прозябал скромным чиновником низшего ранга. Пока судьба не озаботилась предложить услуги. Точнее – ему предложили стать жертвенным барашком. Знакомому, которого отчасти можно было назвать закадычным другом, требовалась нехлопотная услуга: чтобы Иван Дмитриевич возглавил дело по бумагам. Для чего следовало покинуть скудную государственную службу, перейдя на частную с беззаботным окладом. А за это ставить подписи, не глядя и не задавая вопросы.
Недолго думая, Иван Дмитриевич согласился. И вскоре восседал за потертым столом в арендуемом у научного института этаже, штампуя подписи печатью. То есть занимался тем, что привык делать. Поначалу он честно не совал нос в документы. Но как-то поздним вечером, когда остался в одиночестве, заглянул и узнал, за что ручается своим именем. Оказалось, его фамилия ввозила в страну составы спирта, просроченных продуктов и тряпичного секонд-хенда. Обратно гнались эшелоны леса и цветного металла. Получая гроши, Иван Дмитриевич по бумагам распоряжался миллионами, за что непременно должен схлопотать пулю или срок. Открытие было столь чудовищно, что первой мыслью было бросить все и сбежать куда глаза глядят. Но следующая мысль ехидно шепнула: «Деваться некуда, ты крепко попал».