- Может собрать свое войско в Мукачеве и ударить оттуда на Краков. Поможет ему Януш Радзивилл, потому что они в союзе, как диссиденты, кроме того, может, станут свояками, ибо Радзивилл женат на дочери молдавского Лупула, а Ракоци хочет жениться на младшей дочери Лупула. Говорят, такой красы невиданной, что уже и молодой Потоцкий, и сын Вишневецкого, и Ракоци зарятся на нее, даже султанский двор обеспокоился и забрал эту Роксанду в султанский гарем, чтобы сберечь целомудрие.
- Много успел ты, пан писарь! И о целомудрии дочери Лупула узнал? Может, расскажешь старшинам, как сохраняют это сокровище в султанском гареме?
- Ну, пока султан малолетний, укрытие там самое надежное.
- Хватит об этом целомудрии. Чего же хочет Ракоци за услугу?
- Хочет, чтобы ты помог ему добыть корону польскую.
- И тогда будет казацким покровителем или как?
- Наверное.
- Хорошо. Теперь послушаем Джелалия. Филон! Придвинься-ка поближе!
Джелалий, потемневший от вина, сел ближе, отодвинув Чарноту и судью генерального Самийла, неприязненно взглянул на Выговского. Поднял бокал.
- За твое здоровье, гетман, и за здоровье гетманши молодой!
- Не был ты, Филон, таким вежливым, когда мы с тобой в Стамбуле в неволе сидели, а при султанском дворе уже и нахватался?
- Да где там, пан гетман? - засмеялся Джелалий. - До султана и не был допущен, ведь мал он еще, да и мы, выходит, тоже малы, никто и не знает о нас толком. С трудом добрался до великого визиря. А тот так и брызжет слюной в лицо! Изменили, мол, панам своим и вере своей, да еще и нас предадите, зачем притащился к священному порогу его величества султана! Ну, и еще там много чего было сказано, да я уж и не прислушивался: они так бормочут, ты ведь знаешь, Богдан. Так я и говорю этому визирю. Мы, говорю, у панов своих терпели муку большую, чем у вас невольники на галерах, так почему должны придерживаться верности своим мучителям? А прибыл я от народа великого и храброго, и просим только давать нам татар, а мы будем платить вам дань, как валахи, молдаване и Семиградье, сколько уж там скажете, а против каждого вашего врага мы будем всякий раз выставлять хоть и десять тысяч войска, а уж какое это войско, вы хорошо ведаете и сами.
Вот так поговорили, и визирек этот сделал все как следует, уступил. Отправили уже меня не одного, а с послом своим Осман-чаушем, привез он тебе фирман султанский и подарки от султана и от султанской матери.
- Бекташ-агу видел?
- Не видел, а письмо от него к тебе есть у Осман-чауша.
- Завтра станешь у меня с послом султанским, - сказал я Джелалию.
Выговский осторожно подсказал, что надлежало бы раньше дождаться королевских комиссаров.
- Вряд ли нужно кого-нибудь принимать раньше комиссаров... - выставил он над столом ладони, как апостол на тайной вечере.
- К дьяволу! - крикнул Чарнота. - Что нам эти комиссары!
- Мы королевские подданные, - смиренно напомнил пан Иван.
- А может, это король наш подданный? - ударил кулаком по столу Чарнота. - Разве не наш гетман поставил королем Яна Казимира? Я и Замостье не захотел брать ради этого!
Теперь уже смеялись все, вспоминая, как Чарнота "не захотел" брать Замостье.
- Молись богу, что хоть сидеть уже за столом можешь, - крикнул ему Вешняк.
- Вир инкомпарабилис, - покичился своим знанием латинского Тетеря, обращаясь к своему тоже эдукованному соседу Матвею Гладкому.
Чарнота на слова Вешняка не откликнулся, а латынь Тетери задела его за живое.
- Ты себе верь или не верь, - презрительно кинул он Тетере, - мне лишь бы гетман мой верил, вот как!
- Всегда ли они такие? - шепотом спросила меня Матронка.
- А какими же хотела их видеть? Жалуются, возмущаются, гневаются, плачут, мучаются, проклинают, угрожают и обвиняют друг друга и весь мир, а гетман за всех должен просить, требовать, оправдываться, объяснять. А потом все просят: помоги. Помоги одолеть врагов и собственную слабость, помоги жить, помоги умереть, помоги перейти в вечность.
- Мне страшно, - прошептала еще тише она.
- Чего тебе страшно, дитя мое? Испугалась этих воинов? Да ведь они как дети - добрые душой, чистые сердцем, а благородством никто в мире с ними не сравнится.
- Страшно возле тебя, - сказала она.
- Как это? Что молвишь? Или я не сумею защитить тебя от всех бед?
Может, это Переяслав так подействовал на Матронку? Вспомнила свое сиротство и все вспомнила, не спасала от воспоминаний и пани Раина, которая сидела поблизости от нас и играла глазами на моих полковников, не спасал ее даже я в своей славе и всемогуществе. Чем тут поможешь?
Я встал из-за стола, протянул кубок, чтобы джура наполнил его, пригласил товарищество:
- Панове братья! Пили уже и за мое здоровье, и за здоровье гетманши Матрегны, и за все добро и богатство для всех нас. Но еще раз прошу вас выпить за гетманшу нашу Матрегну, чтобы ей хорошо было среди нас, а мы с нею будем как один, ибо она теперь дочь и мать наша! Слава!
Я поцеловал Матронку, прежде чем выпить, подняв ее на одной руке, легонькую девчонку, счастье мое и радость наибольшую. Поцеловал ее в чело, и оно было холодное, как лед. Чело - монастырь, стан - молодой тополь, волосы - дождь, ладони - снег, уста - смех, глаза - плач, так дивно была она создана - на радость мою или на горе?
Старшины же мои шли к Матронке, как на богомолье. По нашему древнему обычаю несли дары. Нечай клонил свою негнущуюся шею и клал к ногам гетманши целые вороха драгоценностей. За ним шел Богун, светя своими умными глазами. Потом левобережные полковники подошли с поздравлением и подарками. Джелалий бросил на гору своих подарков даже подшитый соболями кафтан, полученный им от султана, еще и запел, пританцовывая:
Коли б не тая горiлица, не тая мокруха,
Не так хутко я збавився б вiд свого кожуха...
Я обнял и поцеловал Филона, задержал его возле себя, хотел сказать Матронке, что это за человек и какой человек, но только развел беспомощно руками. А тут уже подходил Чарнота, сверкая своими черными глазами, вел за собою десяток молодых пахолков, которые на вытянутых руках несли подарки, припевал, как Джелалий:
Мене дiвки пiдпоїли,
Жупан менi пiдкроїли..
- Успокоилось ли твое сердце? - тихо спросил я Матронку.
- Не знаю. Ничего не знаю, - промолвила она.
Боялась чего-то неизвестного мне, и тут я был бессилен со всей своей гетманской властью, потому как и наивысшая власть, доходя до души человеческой, становится беспомощной.
- Со мной ничего не бойся, - сказал я Матронке с несвойственной мне самоуверенностью.
- А без тебя?
- Не будешь без меня никогда.
Не нужно было говорить этих слов, но уже сказал и махнул товариществу своему дорогому, чтобы запевали песню. Может, хотя бы снова те же "Бережечки" или же "У гаю, гаю, чабан вiвцi зганяє". Еще в "Роксолании" Клёновского рассказывается об этой нашей старинной песне, как летит на белом коне чабан к дивчине, которая его причаровала. Прилетел и я на белом коне к своей любови.
Надолго ли? И возможна ли любовь на тех вершинах, на которых я оказался? Хотел, чтобы была там любовь, а то как же иначе?
Был я добрым в тот вечер, хотел быть согласным со всеми. Выговский предостерегает, чтобы не принимал никаких послов, пока не прибудут комиссары? Согласен. Пани Раина жаловалась на неучтивость моего сына Тимка? Я подозвал его к себе, обнял, спросил тихо: "Хочешь, пошлю тебя в Молдавию?" - "А чего я там не видел?" - "Говорят, у Лупула дочь красы невиданной". - "А что мне ее краса?" - "Захочешь - станет твоей женой".
Он оторопело посмотрел на меня. Как ни пьян был, а показалось ему, будто я говорю неразумное.
- Хорошо, - сказал я ему. - Еще поговорим об этом.
Так прошла эта ночь в моих попытках творить благодеяния, а потом я стал ожидать королевских комиссаров, то есть согласился с советами Выговского.
Кисель со своими приятелями из Фастова поехал на Триполье, там перебрался через Днепр и заночевал в Воронькове.
Я надумал принять комиссаров с почестями. Выехал навстречу им за город с Матроной в санях, с полковниками и старшинами, под знаками, белым бунчуком гетманским и красной запорожской хоругвью. Усадил к себе в сани Киселя, и так въехали в город. Из двадцати пушек ударили в знак приветствия, пан Адам растрогался, называл меня милым приятелем (в который уже раз!), призывал прижать к сердцу все духовные сокровища народа, позаботиться о его вере и будущем. Чья бы корова мычала, а его бы молчала! Но я до поры до времени сдерживался, чтобы не расхолодить пана сенатора, пригласил его с комиссарами к себе на обед, дал время для устройства со всеми панскими удобствами (но и не давал слишком много времени, чтобы не поняли, как рассовал их по всему Переяславу да еще и окружил казаками, будто для обеспечения комиссарского спокойствия).