Дальше располагалась колбасная витрина. За слегка запотевшим стеклом лежали сервелаты — плотные, тяжелые, с жировыми прожилками. «Докторская», «Московская» — все те сорта, которые уже стали легендами.
Но настоящим царем запахов был стоящий далее рыбный прилавок. Сегодня мне не к нему.
— Выбрал что-нибудь? — спросила продавщица, вытирая руки о фартук.
«Почему, если я молод и выгляжу как студент, со мной можно не здороваться?» — промелькнула мысль. «Но я вас всех перевоспитаю личным примером», — решил я и вежливо ответил:
— И вам доброго дня. А курица охлажденная есть первого сорта?
— Первый сорт разобрали, — ответила она, постукивая пальцами около разделочной доски. — Эту бери, она не хуже.
— Охотно верю, но нет, спасибо, — покачал я головой.
Я ей не верил. У нас в Вороне, блин, своя птицефабрика, а эту льдинку нужно еще размораживать — как раз к третьему свиданию с Аней оттает. Она решится на поцелуй, а я пожарю курицу… Звучало как план вечера, для пары за тридцать, но что поделать — реалии советского общепита.
«Так, но если откажусь от нее — откуда брать сегодняшнюю порцию белка? Опять гречку варить?» — размышлял я, окидывая взглядом прилавок.
Мой мозг автоматически начал анализировать цены:
Замороженная курица — 1 рубль 35 копеек за килограмм, говядина — 2 рубля, свинина — 1 рубль 80 копеек и это грудинка с костями, а шейка и того — 2 рубля 80 копеек.
О колбасах я даже думать не хотел — «Докторская» стартовала от 2 рублей 20 копеек за тот же килограмм.
Говядину долго варить, со свининой на ребрах столько же возни, сколько с курицей. Да и запах вареной свинины мне никогда особо не нравился.
— Эх, дайте вашу замороженную курицу, — наконец выдохнул я, смирившись с неизбежным.
Продавщица мясного отдела смахнула со лба седую прядь, выбившуюся из белоснежного колпака. Ее жилистые руки, покрасневшие от постоянного холода морозильных витрин, привычным движением выдернули из груды мерзлых тушек одну курицу — бледную, покрытую инеем, с торчащими в стороны ножками, будто она и после смерти пыталась убежать.
Она швырнула тушку на весы с железным подносом. Стрелка дрогнула, качнулась и замерла на отметке «1 кг 200 г».
— Рубль шестьдесят две копейки, — отрезала она, сгребая курицу с весов.
На прилавке уже ждал лист оберточной бумаги — грубой, серой. Курица шлепнулась по центру, и ловкими движениями продавщица запеленала ее в упаковку.
— Держи, — протянула она мне сверток, затем оглядела мой рюкзак. — Газетку дать, чтоб не протекло?
Я положил на прилавок рубль шестьдесят две копейки и принял сверток. Он был холодным, влажным и твердым, как камень. Бумага тут же покрылась мокрыми пятнами, но держала форму — продавщица завернула «конверт» на совесть.
На обратном пути я заглянул в молочный отдел и взял треугольник молока за тридцать копеек — чтобы восполнить водный баланс после тренировки. Выйдя из гастронома, я сразу же приступил к его вскрытию. На верхнем шве был тот самый предательски маленький белый язычок, который в теории нужно было аккуратно потянуть вверх. Но, как обычно, в девяти случаях из десяти он просто отрывался. Сегодня я не стал испытывать судьбу — просто откусил угол пакета зубами.
Поставив треугольник на подоконник уличной витрины, я положил рядом свою покупку — ледяную тушку, напоминающую холодное сердце Снежной Королевы. Достав из рюкзака бутыль с витаминами, я принял одну драже и запил молоком. А убрав витамины обратно, столкнулся с дилеммой: можно положить курицу за спину, но тогда она будет леденеть позвоночник, а можно нести в руках — но тогда ладони замерзнут, да и молоко пить будет неудобно.
Выбрав второй вариант, я допил молоко стоя перед гастрономом, глядя на свой «трофей». Пустой пакет отправился в рюкзак, а я, взяв курицу, двинулся в сторону общаги, периодически перекатывая сверток из руки в руку, чтобы не отморозить пальцы.
«Что-то у меня явно есть от Саши Медведева», — размышлял я, чувствуя, как холод проникает через бумагу. «Костюм купил, часы купил, а теперь экономлю на еде». Спишем это на юношеские гормоны, когда хочется всего и сразу.
Парадокс ситуации заключался в том, что я работал на птицефабрике, но не мог оттуда брать курятину — все было строго подотчетно. Как, впрочем, и в цехе, где я наматывал трансформаторы. На обоих предприятиях на выходе был личный досмотр, а с ворами в СССР разговор был короткий.
«Увольнение по статье "за хищение социалистической собственности», — мысленно перечислял я возможные последствия. «Исключение из комсомола. Штраф в тройном размере — около 4 рублей 50 копеек за эту курицу. И позорное собрание перед всем коллективом». До уголовного дела по 89-й статье «хищение госимущества» вряд ли бы дошло, но если бы поймали с парой тушек — могли и нарисовать, хрен сотрешь.
«А за трансформатор могли бы и вовсе расстрелять или, для острастки, вздернуть на медной проволоке прямо в цехе», — поймал я себя на этой шутливой мысли. «Значит, витамины и молоко дошли до мозга». Саше повезло — у многих людей непереносимость лактозы, а это тело переваривало молоко прекрасно. Оно, наверное, в хорошем смысле офигело от нового хозяина — не пьющего, не курящего, да еще и спортом занимающегося.
«Сюрприз-сюрприз, тело. Я еще и закаляться начну — посмотрим, как ты запоешь!» — мысленно пообещал я себе. Решил, что с завтрашнего дня буду обливаться холодной водой после пробежки. Для бокса нужно было прикупить гантели — раскидываться с ними во время бега, раз уж Дима отказался со мной тренироваться «по пацанским понятиям». Да и к местным боксерам идти не хотелось — раз уж они решили, что помогать ментам — это для «активистов» и «краснопузых». Еще и придумали мне кликуху, хотя я в их мире вообще не существовал.
«Ну е-маё, опять зациклился на этих уличных разборках», — с досадой подумал я.
Даже перекидывание ледяного свертка из руки в руку не помогало отвлечься. «Надо быстрее приготовить эту ледышку, поесть и поспать перед тренировкой». А вечером, скорее всего, ждала смена на фабрике. Потом понедельник — пробежка, занятия в техникуме, тренировка, цех с трансформаторами… И так до следующих выходных.
Войдя в общагу, я поднялся на свой этаж. Открыв дверь комнаты, увидел неслыханное — Генка еще спал, причем без Жени, той самой светленькой девочки, подруги Ани, которую за глаза называли «Лампочкой».
«Ну, поехали», — подумал я.
«Несправедливо как-то — кто-то и еду добыл, и потренировался, а кто-то дрыхнет». И в лучших традициях Дона Корлеоне и его «конской головы», я засунул сверток с курицей под одеяло к спящему Гене.
Встав посреди комнаты, я торжественно положил правую руку на грудь словно американский футболист и запел:
— Союз нерушимый республик свободных
— Сплотила навеки Великая Русь.
— Да здравствует созданный волей народов
— Единый, могучий Советский Союз!
— Славься, Отечество наше свободное,
— Дружбы народов надежный оплот!
— Партия Ленина — сила народная
— Нас к торжеству коммунизма ведет!
— Ты че, блин, офанарел⁈ — взвыл Гена, вскочив на кровати. Его голый торс нащупал морозную свежесть курятины. — А-а-а, сука, что это⁈