Он поднялся на железнодорожную насыпь и пошел быстрее. На краю поля, рядом с темной громадой леса, напоминающей «Титаник» в море, тускло мерцал одинокий огонек. В доме Ламантины горел свет.
Гера подошел к забору, подпрыгнув, ухватился за край и легко перенес на другую сторону свое тренированное тело. Потом, поправив за пазухой бутылку, смело пошел по грядкам. Они были ухожены, но на них почему-то ничего не росло, кроме сорняков. У крыльца, на деревянной кадке, стояло ведро с водой, и Гера, встав перед ним на колени, с удовольствием напился. Пустые банки из-под солений, надетые сверху на деревянные колышки, матово отсвечивали в свете луны. На двух веревках, протянутых по двору крест-накрест, висели простыни. Издали их можно было принять за стены выбеленной известью хаты.
Замшелые ступеньки крыльца тихо скрипнули под его ногами. Гера приподнял кулак, нацелив его на дощатую дверь, и негромко постучал. Ему показалось, что белая занавеска на окне дрогнула. По ней пробежала тень. Гера, вытащив бутылку, взял ее за горлышко, как букет цветов, и состроил на лице выражение свинского счастья. Ни к какой другой женщине в мире он бы не пришел в такой идиотской манере и так поздно. К Ламантине – всегда пожалуйста! Рядом с ней можно было расслабиться, не думать об этикете и совести. Гера лишь недавно стал понимать, почему Макс так долго ходил к ней. Ламантина обладала редчайшей особенностью: ее можно было сделать счастливой, не прилагая к этому никаких усилий. А видеть рядом осчастливленного человека для мужчины всегда приятно.
Лязгнул крючок. Дверь открылась. Это тоже было одно из редчайших качеств: Ламантина всегда открывала дверь не спрашивая, будь то день или ночь.
Лампочка на голом проводе, висящая на потолке в сенях, больно резанула Геру по глазам. Он прикрыл лицо ладонью. На него выплыло крупное тело хозяйки, пахнущее травяным шампунем.
– Кому не спится в ночь глухую… – пробормотал он, протягивая бутылку, но наткнулся на мягкую ладонь.
– Иди домой, милый, – тихо, скороговоркой заговорила Ламантина, заслоняя собой дверной проем. – Бога ради, возвращайся той же тропинкой… Уже поздно… Ночь на дворе, а придешь утром, как роса сойдет… А сейчас уже поздно…
Это не похоже было на безотказную Ламантину. Недоумевая, Гера опустил руку с бутылкой и отступил на шаг.
– Что за проблемы? – произнес он, впервые почувствовав себя рядом с Ламантиной в глупом положении. – Ты не одна?
– Иди-иди! – настойчивее повторила женщина. – Не гневи бога, будет час, тогда приходи, а сейчас некогда, сейчас не время. Ночь лунная, не заблудишься…
– В самом деле, – пробормотал Гера. – Светит, как прожектор…
Дверь перед его носом мягко закрылась. Крючок лег на петлю. Тень молодого человека налипла на дверь и пол крыльца, сломавшись пополам. Бутылка напоминала гранату. «Зря машину не взял!» – подумал Гера.
Водку он выпил, сидя на крыльце своего домика. Закусил луковицей и черным хлебом. Какая-то птица, взмыв в ночное небо, пролетела над ним, на секунду закрыв огромным крылом луну.
Утро было наполнено шумом электричек, речитативом кукушки и гулким эхом. Гера проснулся оттого, что желтая шторка, покачивающаяся на свежем сквознячке перед раскрытым окном, гладила его по лицу. Зевая и потягиваясь, он вышел из домика. Туман, свернувшись клубком, словно белый медведь, спрятался на дне оврага. Лохматые березы тихо полоскали свежие ветви в лучах солнца. Кошка грелась на крыше машины и, щурясь, смотрела на хозяина.
Он разжег примус и приготовил кофе. У джезвы сломалась ручка, и Гере пришлось снимать ее с огня при помощи рукавицы. Он пил крепкий напиток, похожий на деготь, вприкуску с сухарями и думал о Ламантине, о трехлетии кошки и поляне, которую ему предстояло сегодня накрыть. От ржавого четырехколесного трансформера прозрачной пленкой струился пар. Роса, покрывшая его крышку и капот, нагревалась на солнце и испарялась буквально на глазах. Кошка чихала и трясла головой.
Он подкатил к мастерской с небольшим опозданием, потому что по дороге у его лимузина отвалился глушитель. Когда Гера закрепил его проволокой, на часах пропиликало девять.
Как назло, у ворот прохаживался Воркун. Большой, сутулый, неловкий, как огородное чучело, наспех сколоченное из кривых палок. Он размахивал длинными руками и, склонив голову набок, поглядывал на Геру. Тот думал, что хозяин устроит ему разнос, но у Воркуна сегодня было хорошее настроение.
– Здорово! – отрывисто сказал он, протягивая ладонь, похожую на пальмовую ветвь. – Ты это… Ну, я тебе говорил… Сделал, нет? Ну, музыкант приходил, что-то у него там не фурычило… Не помнишь, что ли?
У Гочи с разговорной речью были большие проблемы. Общался он в основном междометиями и укороченными предложениями, всякий раз заставляя собеседника расшифровывать его мысль, словно решать ребус. Гера с детства любил ребусы, кроссворды и загадки, потому быстро научился понимать Гочу.
– Я понял! Вы имеете в виду изумрудную «девятку», у которой не работал топливный насос? Все сделано.
– А-а, – кивнул Гоча. – Ну, давай, занимайся… Ну, ты понял, да?.. Придет этот козел, все ему скажи… В общем, меня не будет…
– Вас не будет, «девятку» отдать хозяину и заниматься «Москвичом»? – перевел Гера.
Гоча снова кивнул, повернулся и, склонив голову набок, захромал к своей бордовой «шестерке». Гера зашел в мастерскую. Свет косыми лучами падал из окна на смотровую яму. Макс сидел на стуле, положив ноги на стол для инструментов, и курил. На нем была ярко-красная, как роза, майка с надписью: «DON'T LET ME DOWN». Гера опустил на стол сумку. Звякнули бутылки.
– Ты хозяина видел? – вместо приветствия спросил Макс.
– Видел. Высокий такой у нас хозяин. Очень понятно говорит…
– И что он тебе сказал?
Гере не понравилось, каким тоном говорил с ним Макс. Если у человека с утра плохое настроение, то это вовсе не значит, что надо портить его тем, у кого оно хорошее.
– Какая муха тебя укусила, Макс? – спросил он, выставляя бутылки на стол. – Хозяин уехал, сказал, что его не будет.
– Сволочь, – негромко произнес Макс и кинул окурок в угол. Гера проследил за его полетом. Окурок ударился об стену и рассыпался на салют.
– Не совсем понятно, – сказал он, – к кому конкретно адресовано столь лестное… Интересно, а что означает эта фраза у тебя на груди? Если не ошибаюсь, что-то похожее в свое время пели «Битлз»?..
Макс, недослушав его, встал. Под его подошвой чавкнула старая смазка, покрывшая тонким слоем бетонный пол. Гера почувствовал, как у него стало быстро портиться настроение. Горлышко бутылки в его ладони запотевало.
– Иди домой, – не оборачиваясь, сказал Макс. – Тебе здесь нечего делать.
– В каком смысле?
– Возьми выходной! – раздраженно ответил Макс. – Чтоб до завтрашнего утра я тебя здесь не видел.
Гера стоял с бутылкой в руке, не зная, вернуть ее в пакет или же поставить на стол. Макс нервно ходил по тому месту, где вчера вечером стояла красная «Ауди», и поглядывал на настенные часы с деревянным кукишем вместо кукушки.
– Вы поругались? – спросил Гера.
– Он… – сказал Макс и сделал паузу. – Его сегодня не будет. Уходи!
– Может, выпьешь стакан? Легче станет.
– Не станет, – уверенно ответил Макс. – Когда плохо, от водки становится только хуже.
– Все пройдет, – неопределенно предположил Гера. Ему очень хотелось как-то утешить коллегу, но он не знал, как это сделать.
– Ты так думаешь? – усмехнулся Макс и снова кинул тревожный взгляд на часы. В этот момент над циферблатом открылась маленькая крышка и оттуда высунулась фига. И так десять раз подряд.
В преподавательской застать Назарову было очень сложно. Не потому, что ее рабочий день был до предела забит лекциями, семинарами или зачетами и она большую часть времени проводила в аудиториях. Просто она не любила эту большую и неуютную комнату, в которой столы преподавателей стояли ровными рядами, как в школьных классах, а во главе рядов стоял стол заведующего кафедрой.