Пять лет назад
– В чем обвиняется этот человек?
– Незаконное использование магии четвертой ступени. Подозрение на пятую. Превышение полномочий. Нападение на доверенных лиц короля. Нанесение тяжелых увечий...
– Довольно. Его ждет плаха?
– Магов казнят иначе. Суд еще не вынес приговор.
Девичий голосок журчал где-то над головой, вырывая из мутной, беспокойной полудремы, но открывать глаза Клесс не спешил. Женщине здесь делать нечего, а значит, это лишь очередная шутка воспаленного мозга. Не самая дурная, но утомительная... Особенно когда все естество одержимо одним желанием – пить. Воды, вина, молока, любой бурды – хоть глоток, хоть каплю... Чтобы потрескавшиеся, запекшиеся губы не горели, словно намазанные перцем, а прилипший к небу язык вновь обрел способность произносить членораздельные звуки. Чтобы воздух не царапал ссохшееся горло, будто раскаленный песок. Чтобы он снова смог думать хоть о чем-нибудь, кроме влажных прикосновений дождя, растекающейся под пальцами росы, морозящего ладони горного родника...
– Он здоров? – обеспокоилась его незваная галлюцинация. Клесс с трудом удержался от смеха, понимая, что он сразу же перейдет в раздирающий глотку кашель, и остановиться будет невозможно.
Вместо ответа тюремщик пнул его в бок. Несильно, но носок подкованного сапога угодил точно по сломанному еще неделю назад ребру. Клесс взвыл, мигом забыв и о жажде, и о невозможности произнести хоть слово. Нахлынувшая ярость ненадолго очистила затуманенное лихорадкой сознание, и он воспользовался этим, чтобы троекратно обложить тюремщика вместе с близкой и дальней родней. Ненависть всегда давала ему силы, вот и теперь Клесс цеплялся за нее, как за соломинку, при каждой возможности. Только ненависть не позволяла ему сдаться и безропотно принять неминуемую участь, она, словно змея, поднимала голову и шипела всякий раз, когда поблизости раздавались тихие, мягкие шаги подкрадывающейся смерти или шелестящий смех идущего с ней об руку безумия. Иногда Клессу казалось, что ненависть переживет и его самого...
– Убью, тварь! – весомо закончил он и лишь после этого открыл глаза.
Девушка в камере действительно была. Сквозь пелену то ли слез, то ли гноя Клесс смог различить хрупкую невысокую фигурку, длинные русые локоны и блеск какого-то украшения надо лбом странной гостьи. Дворянка? Здесь, на нижнем ярусе тюрьмы? Клесс почти устыдился только что произнесенной тирады, но на девушку она, кажется, не произвела должного впечатления.
– Мне нужен этот человек, – твердо заявила она, склонив голову набок.
– Но, ваше высочество... – закашлялся тюремщик. Клесс оторопел не меньше.
– Он будет моим стражем, – сообщила она, как будто это что-то объясняло, и присела на корточки. – Здравствуй. Меня зовут Ойра, а тебя?
Зрение потихоньку прояснялось. Клесс сумел разглядеть и большие карие глаза, с любопытством уставившиеся на грязного, полуживого оборванца, и красивые, чуть капризные губы, и роскошное, до смешного неуместное в такой обстановке платье, и пресловутое украшение, оказавшееся тонким, украшенным изумрудами золотым обручем... Короной. Немыслимо.
– К-кх... Клесс, – сдавленно представился свежеиспеченный «страж», пытаясь предположить, что все это может значить.
– Что ты сделал, Клесс?
– Ваше высочество, я же уже говорил...
– Я не к вам обращаюсь.
Клесс заставил себя приподняться на локте, чтобы их лица оказались на одном уровне. Первое изумление схлынуло, теперь он мог смотреть на принцессу не как на сошедшее с парадного портрета видение, а как на вполне обычного человека. Она и оказалась обычной: девчонка как девчонка, разве что ямочки на щеках милые, но Клесс вдруг ощутил, как сердца коснулось что-то теплое и мягкое, словно кошачья лапка.