Последствием моего упорного «отрицания» явилось продолжение попыток сломать меня. Все это показалось мне настолько глупым, что я решил, просто дабы улучшить свое положение, начать плести англичанам всякие небылицы. Когда я выразил готовность говорить «всю правду», меня сразу же отвели к начальнику следственного центра, который вместе с двумя другими офицерами был в полной военной форме – при парадном ремне и в фуражке (эта официальность показалась мне даже комичной), видимо, чтобы тем самым подчеркнуть всю важность как своего задания, так и моих ожидаемых показаний. Я преподнес им – хотя и не слишком грубо утрированную – смесь вымысла и правды. Последние дни в бункере я описал такими, какими я их пережил. В качестве первого успеха я смог констатировать возвращение в мою камеру прежней «мебели». Мне дали бумагу и ручку, и я письменно изложил свои показания в семи пунктах. С тех пор меня оставили в покое, но сначала я все еще находился в одиночном заключении. Впоследствии мне доставило немалое удовольствие прочесть в книге Тревор-Ропера «The Last Days of Hitler{303} (1947) болтовню о якобы данном мне Гитлером задании передать Кейтелю его секретное послание.
Одиночное заключение в Ненндорфе действовало на меня угнетающее, и я попытался найти какой-нибудь способ отвлечься. Скука моя исчезла, когда я нашел огрызок карандаша и стал на туалетной бумаге сочинять сказку для моих детей – историю мальчика, отправившегося в кругосветное путешествие. Через некоторое время меня перевели в помещение на цокольном этаже. Камеры здесь не запирались, и днем мы могли передвигаться свободно. Среди примерно 40 размещавшихся в дюжине камер лиц я нашел интересных собеседников и встретил некоторых знакомых. Вспоминаю двух членов правления концерна «Герман-Герингверке», нескольких дипломатов, а также офицеров ОКВ. Тут я встретил также журналиста Гейнца Лоренца из Имперской канцелярии, Фрейтага фон Лорингховена из штаба генерала Кребса. Пробыл я здесь до 11 июля.
Англичане, для которых мы были пустым местом, обращались с нами, как с китайскими кули: заставляли убирать и чистить помещения, мыть кухонную посуду. За это мы, однако, получали дополнительную еду, так что я быстро поднабрался сил.
В одиночном заключении я, разумеется, никакой информации о жизни и событиях не получал и только спустя четверть года снова стал читать газеты, а прочитанное радости никак не доставляло. Нам приходилось мириться с проигранной войной и государственной катастрофой огромного масштаба, начинать все заново с самого нуля. Меня особенно затронуло то, что из-за меня еще в январе 1946 г. перед британским военным судом (он проводился с большой шумихой и оглаской) пришлось предстать тем людям, которые помогли мне «нырнуть», в том числе моему тестю, брату жены и фройляйн Марии фон Гроот, получившей три месяца тюрьмы за то, что не выдала меня.
И июля 1946 г. меня доставили в британский тюремный лагерь Цедельгхем около Брюгге; поездка туда на грузовике была незабываемой. Генерал сухопутных войск Фрейтаг фон Лорингхофен и я были прикованы друг к другу цепью и едва могли двигаться.
Цедельгхем разделялся – на несколько «cages»{304} – для генералов, офицеров генерального штаба и старших офицеров.
Случаю было угодно, чтобы лагерным переводчиком оказался мой старый товарищ по школе из Ганновера. Условия жизни в Цедельгеме были недостойными. Нары в бараке на 100 с лишним заключенных. Мне потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть ко всему этому. Здесь я встретил много знакомых, установился какой-то распорядок дня. Хорошая погода тоже сделала свое, а потому пребывание стало более или менее сносным. Однако очень действовала на нервы неизвестность дальнейшей судьбы. Но все-таки образовался какой-то приятный круг общения, начались совместные прогулки, стали играть в бридж.