{162} Альвин Альбрехт, корветтен-капитан, военно-морской адъютант Гитлера.
{163} Граф Галеаццо Чиано (1903-1944), государственный и политический деятель Италии, дипломат. В 1936-1943 гг. – ее министр иностранных дел. Зять Муссолини. В январе 1944 г. расстрелян по приговору фашистского военного трибунала за участие в заговоре против Муссолини.
{164} Немецкое название польского города Грудзенс.
{165} повод для войны (лат.).
{166} Выступление Гитлера на этом секретном совещании высшего командования вермахта см. на стр. 211-213 настоящей книги.
{167} Ганс фон Сект (1886-1936), генерал-полковник, командующий рейхсвера – вооруженных сил Веймарской республики. Поддерживал в 20-е годы тесные контакты с Красной Армией и являлся одним из организаторов тайного сотрудничества с нею с целью в нарушение и обход Версальского мирного договора 1919 г. осуществить новое вооружение Германии. Первоначально относился к нацизму отрицательно, но впоследствии признал гитлеровский режим. В 1930-1932 гг. – депутат рейхстага, в 1934-1935 гг. – военный советник Чан Кайши в Китае. Умер в Берлине 29 декабря 1936 г.
{168} О подготовке и заключении германо-советского договора о ненападении от 23 августа 1939 г. с дополнительным секретным протоколом подробно см.: Иоахим фон Риббентроп. Мемуары нацистского дипломата. М., РУСИЧ, 1998, с. 187-192. В частности, Риббентроп констатирует: «В начале беседы [со Сталиным] я высказал желание Германии поставить германо-советские отношения на новую основу и прийти к компромиссу наших интересов во всех областях; мы хотим договориться с Россией на самый долгий срок. [… ] Затем заговорил Сталин. Кратко, точно, без лишних слов. То, что он говорил, было ясно и недвусмысленно и показывало, как мне казалось, желание компромисса и взаимопонимания с Германией. Сталин использовал характерное выражение: хотя мы многие годы поливали друг друга бочками навозной жижи, это еще не причина для того, чтобы мы не смогли поладить друг с другом. Свою речь 10 марта 1939 г. он произнес сознательно, чтобы намекнуть о своем желании взаимопонимания с Германией. Как видно, у нас это поняли правильно. Ответ Сталина был столь позитивен, что после первой принципиальной беседы, в ходе которой мы конкретизировали взаимную готовность к заключению пакта о ненападении, мы сразу же смогли договориться о материальной стороне разграничения наших обоюдных интересов и особенно по вопросу о германо-польском кризисе. На переговорах царила благоприятная атмосфера, хотя русские известны как дипломаты упорные. Были разграничены сферы интересов в странах, лежащих между Германией и Советским Союзом. Финляндия, большая часть Прибалтийских государств, а также Бессарабия были объявлены принадлежащими к советской сфере. На случай возникновения германо-польского конфликта, который в создавшемся положении казался не исключенным, была согласована „демаркационная линия“. [… ] Затем в том же самом помещении (это был служебный кабинет Молотова) был сервирован небольшой ужин на четыре персоны. В самом начале его произошло неожиданное событие: Сталин встал и произнес короткий тост, в котором сказал об Адольфе Гитлере, как о человеке, которого он всегда чрезвычайно почитал. В подчеркнуто дружеских словах Сталин выразил надежду, что подписанные сейчас договоры кладут начало новой фазе германо-советских отношений. Молотов тоже встал и тоже высказался подобным образом. Я ответил нашим русским хозяевам в таких же дружеских выражениях. Таким образом, за немногие часы моего пребывания в Москве было достигнуто такое соглашение, о котором я при своем отъезде из Берлина и помыслить не мог и которое наполняло меня величайшими надеждами насчет будущего развития германо-советских отношений. [… J. Когда я докладывал Адольфу Гитлеру о московских переговорах, у меня сложилось впечатление, что и он, безусловно, воспринимает этот компромисс с Россией всерьез».