Ко всему прочему Гитлеру пришлось заниматься еще и сварой между обеими высшими германскими инстанциями в Испании. По настоянию Зарубежной организации НСДАП германским послом при Франко был назначен крупный знаток местных условий генерал Вильгельм Фаупель. Он хотел выиграть войну, чтобы самому стать победителем, а потому потребовал срочно перебросить в Испанию две-три германских дивизии, в чем ему, естественно, было отказано Берлином. Тщеславие Фаупеля очень быстро привело к его непреодолимой конфронтации с генералом Шперрле{77}, командиром легиона «Кондор».
Тот поставил вопрос ребром: «Или Фаупель, или я». После тщательного изучения конфликта штабом Верховного главнокомандования вермахта (ОКВ) и министерством иностранных дел Гитлер решил спор в пользу Шперрле. Фаупеля в августе отозвали.
Я лично знал обоих «боевых петухов» и, как и многие другие, не удивился такому ходу событий. Но он бросал свет на споры из-за компетенции внутри высших органов рейха, которые не умели сами решать пустяковые проблемы, а доводили их до высшей инстанции – до Гитлера. Шперрле, который и дальше шел в Испании напролом, был 1 ноября заменен генералом Фолькманом.
Я с интересом следил за развитием событий не только потому, что знал действующих лиц, но и потому, что в круг моих обязанностей в адъютантуре вооруженных сил входило поддерживать контакт с «Особым штабом „В“ – штабом связи между вермахтом и легионом „Кондор“ в Испании.
С тех пор как Гитлер вернулся в Берлин, он зачастую казался рассеянным. Подолгу общался с Герингом и Гессом. Из его застольных бесед и разговоров по вечерам можно было понять, что его все больше занимали мысли насчет позиции великих держав в отношении Германии. Все чаще кульминацией его высказываний служило желание убедить англичан в опасности противодействующего русского империализма. Коммунистическое мировоззрение, которое в России можно сравнить со своего рода религией, мол, в сочетании с диктаторским режимом недооценивать никак нельзя. Он, Гитлер, кое-что в этом деле понимает, ведь национал-социализм тоже свершил в Германии такое чудо, какого никто не ожидал. Тогда почему же это невозможно в России? Но Англия близоруко все еще держится за «Версаль». Он постоянно испытывает возмущение, когда читает в зарубежной прессе о праве испанцев на самоопределение, а в то же самое время отказывают в этом праве немцам, проживающим в Австрии, Чехословакии, Польше! «И при всем при том Риббентроп постоянно хочет, чтобы я принял английских политиков! Но и Нейрат тоже считает это никчемным. Из этого ничего не выйдет!». Таковы примерно были тирады Гитлера о политике Англии, а мы никак не могли взять их в толк. Пока однажды загадка не разрешилась.
5 октября Рузвельт произнес по случаю освящения моста в Чикаго речь, которая вошла в историю под названием «Карантинная». Гитлер воспринял ее весьма серьезно. Суть высказываний американского президента состояла в требовании международного «карантина» против наций-«агрессоров». Под ними он подразумевал Италию за ее абиссинскую войну, Японию – за ее нападение на Китай, а также Германию – за отказ и впредь считать для себя обязательными условия Версальского договора. Рузвельт сказал, что 90% населения Земли подвергается угрозе со стороны 10%. Эти цифры особенно возмутили Гитлера, ибо данное соотношение служило ясным доказательством того, что русских тот агрессорами не считает. Типичным для позиции Гитлера явилось его намерение определить, какие именно внутриполитические причины вынудили Рузвельта совершить такой поворот в своей политике. При этом он обнаружил ужасающее падение американской экономики и скачкообразный рост безработицы за последние месяцы. Отсюда Гитлер сделал вывод: Рузвельт ищет выход из экономической катастрофы в правительственных военных заказах. Дабы получить согласие конгресса, он должен натравливать американскую общественность на вышеназванные государства во главе с Германией. Геринг энергично поддержал такой ход мыслей фюрера.
5 ноября 1937 года
Усиливающиеся во всем мире антигерманские настроения, как их видел Гитлер, должны были оказать свое влияние на совещание 5 ноября 1937 г. Оно вошло в историю из-за «протокола Хоссбаха», сыгравшего такую большую роль на Нюрнбергском процессе. Бломберг через Хоссбаха попросил фюрера о проведении заседания для обсуждения главнокомандующими составных частей вермахта вопроса о вооружении и сырьевых ресурсах.
К назначенному времени, 16 часам, Бломберг, Геринг, Фрич и Редер приехали в Имперскую канцелярию со своими адъютантами и экспертами по вооружению. В квартире фюрера их встретили и проводили в Зимний сад его военные адъютанты. Сопровождающие остались в курительной комнате. Бросалось в глаза, что по желанию Гитлера был приглашен и имперский министр иностранных дел барон фон Нейрат. Гитлер вошел в Зимний сад в сопровождении Хоссбаха, держа в руках несколько исписанных листков бумаги. Камердинер закрыл стеклянные двери и задернул занавеси. Часы показывали 16 часов 15 минут. Всеобщее гадание, что бы это значило, в курительной комнате. Про себя мы отметили, что Гитлер еще никогда не проводил совещаний верхушки вермахта совместно с имперским министром иностранных дел. Особенно любопытным и обеспокоенным был личный адъютант фюрера Видеман, который как раз готовился к поездке в Соединенные Штаты.
20 часов 50 минут. Двери открываются. Главнокомандующие и Нейрат со своим сопровождением, которое так долго ожидало их, покидают квартиру фюрера. Все мы молча констатируем, что совещание прошло за закрытыми дверями.
Вскоре после этого совещания Гитлер отбывает в Мюнхен на обычные торжества по случаю марша 1923 г. к «Галерее полководцев», затем он отправится в свою личную резиденцию на Оберзальцберге. 14 ноября я выезжаю туда, еще не зная, что явилось причиной моего вызова.
Перед отъездом Хоссбах пригласил меня и Путткамера к себе в кабинет и с серьезным видом сообщил нам, что совещание 5 ноября имеет принципиальное значение и мы должны знать об этом. Он сделал запись совещания, и нам следует ее прочесть. Сначала дал протокол Путткамеру, а потом мне. Запись имела объем примерно 15-20 стандартных страниц и была сделана знакомым мне почерком Хоссбаха, скорее большими, чем маленькими буквами. Мне все еще помнится, как Хоссбах сказал нам, кому именно он даст ее прочесть и где она будет окончательно храниться. Гитлеру он сможет ее показать не ранее конца месяца, ибо тот вернется из своей поездки в Аугсбург 21 или 22 ноября.
Содержание протокола общеизвестно по экземпляру, представленному Международному военному трибуналу в Нюрнберге в 1946 г. Оригинал рукописи Хоссбаха до сих пор не обнаружен. Соответствуют ли и насколько именно оба текста друг другу, с уверенностью поэтому никто определить не может. Сам же я могу сказать, что, насколько мне помнится, текст оригинала был короче, чем нюрнбергский. Предположение, что Хоссбах в силу своего отношения к Гитлеру и его речи сделал запись тенденциозной, я считаю необоснованным.
О содержании же нюрнбергского документа могу сообщить только то, что некоторые пассажи и темы 1937 г. я однозначно узнаю. Остальные части текста кажутся мне новыми. Мое тогдашнее впечатление было таково: Гитлер хотел дать общую оценку европейской политической и военной обстановки во взаимосвязи со своими мыслями и планами относительно будущего Германии. Он желал, при наличии определенных политических предпосылок, присоединить к рейху Австрию и Чехословакию, сделав это не позднее 1943-45 гг. После указанного срока, считал он, можно ожидать изменения соотношения сил в Европе лишь не в нашу пользу. В таком случае он предполагал вражду Франции и Англии с Германией. Но не припоминаю, чтобы в записи назывались Польша, Россия и США. Из речи Гитлера и последовавшего за нею обсуждения, которое нам обрисовал Хоссбах, мне запомнилось только то, что Бломберг, Фрич и Нейрат весьма настойчиво предостерегали насчет враждебности со стороны Англии и Франции в любом случае и в любое время. При насильственном территориальном изменении, осуществляемом Германией, следует считаться с возможностью их вмешательства.