Лифшиц Владимир
Я был
Владимир Лифшиц
Я был...
Предисловие и примечания Льва Лосева
В этом году 5 ноября моему отцу, Владимиру Александровичу Лифшицу, исполнилось бы 90 лет. Иные доживают до такого возраста. Без малого девяносто было другу отца с молодых лет Вадиму Сергеевичу Шефнеру, когда он умер в начале 2002 года, а сосед через площадку, Виктор Борисович Шкловский, дожил в добром здравии и полном уме до девяносто одного. Но отец на долголетие не рассчитывал. Он и то удивлялся, что выжил на войне, где погибли его товарищи Юрий Сирвинт и Алексей Лебедев, что пережил Анатолия Чивилихина и Александра Гитовича. Он не дожил четырех недель до своего 65-летия. Я сейчас на год старше своего отца.
Его жена, Ирина Николаевна Кичанова-Лифшиц, оставшись одна, написала воспоминания. Эту небольшую книгу, названную строчкой из отцовского стихотворения - "Прости меня за то, что я живу...", вывезла за рубеж и издала в Америке в 1982 году С. Э. Ба-бенышева (New York: Cllalidze Publications, 1982. Об Ирине Николаевне и ее страшном конце в современной Москве см. мое "Москвы от Лосеффа", Знамя, No 2, 1999). Ирина Николаевна была талантливая, остроумная женщина, ее воспоминания о Зощенко, Олеше, Соколове-Микитове, о ее первых двух, кратковременных, браках, с композитором Никитой Богословским и замечательным художником В. В. Лебедевым, и, конечно, о моем отце, с которым она не расставалась более тридцати лет, интересны. Хорошо бы их переиздать в России.
Кое-что в нью-йоркское издание не вошло, в частности неоконченные автобиографические заметки моего отца. Они публикуются здесь именно так, как сохранились в рукописи с дополнениями Ирины Николаевны. Публикуются также два шуточных стихотворения В. А. Лифшица, ходившие в самиздате.
Лев Лосев
ВСТУПЛЕНИЕ
Ох, и забавна эта пишущая братия!..
И т. д.
Желание рассказать свою жизнь под старость приходит многим. Однако иным удается его побороть. Это бывает не так уж трудно, ибо человек по природе ленив. Кроме того, появляется мысль: а для чего, собственно, это делать? Особенно когда твоя жизнь не изобиловала сколько-нибудь выдающимися событиями, да и ты сам вовсе не выдающаяся личность. Эти соображения, поддержанные природной ленью, приходили в голову и мне. А время шло, и вот его осталось совсем немного, и я неожиданно для самого себя вложил в пишущую машинку лист бумаги и напечатал для начала 12 стихо-творных строк,1 отчасти объясняющих мою решимость.
Незначительных человеческих жизней нет. Каждая значительна и непо-вторима, даже если по внешним признакам мало отлична от других.
К тому же я по профессии писатель. Я не могу не понимать, что рассказ о прожитой жизни, какой бы она ни была заурядной, может пригодиться когда-нибудь и кому-нибудь, пожелавшему представить наше время не только по официальным источникам и художественным произведениям, но и по честным и непритязательным жизнеописаниям.
А коль уж я заговорил о честности, то постараюсь быть честным с первых же строк.
Я не слишком много раздумываю о труднопредставимом потомке, пожелавшем заглянуть в наше время. Мною прежде всего движет желание рассказать свою жизнь самому себе. Понять, как случилось, что к финишу я прихожу с чувством глубочайшей горечи. Обидно прожить довольно длинную жизнь и понять, что ты был обманут и долгое время обманывался сам, сперва охотно и с энтузиазмом. Затем по необходимости... А уже многие годы больше не обманывался.
Пусть добавятся к моим стихам последних лет эти воспоминания, в которых я рассказываю себе о себе самом. А если в этих воспоминаниях проглянет наше "своеобразное время" и у них когда-нибудь найдется читатель, - ничего не имею против.
ГЕНЕТИКА
Новгород-Сиверский, Погар, Стародуб. Эти названия живут в памяти с самого раннего детства. Откуда-то оттуда родом мои родители. Это на стыке Украины с Россией, что, как помню, нашло отражение в бабушкиной речи забавном смешении русского, украинского и еврейского. Бабушка - маленькая, энергичная, властная, почти неграмотная, но наделенная природным умом - была на пять лет старше дедушки, о чем тот и не подозревал.2 Она родила ему сына и четырех дочерей. Старшая из них стала впоследствии моей матерью.3
Рассказывали, что дедушка - из нищей местечковой семьи.4 Еще подростком он взваливал себе на шею живого теленка и нес за 10 верст в другое местечко, где продавал, выгадывая целковый. Почти "американское" начало карьеры. Нe знаю, стал ли он миллионером, но очень богатым стал крупным скототорговцем, купцом первой гильдии. Дочерям дал образование. Сын получил его сам, уже после революции, когда дедушкины достижения не помогали, а, естественно, только мешали.
Впрочем, дедушки к этому времени не было в живых. Совсем незадолго до революции он совершил неудачную, вернее, несвоевременную операцию: купил в Москве два доходных дома. Едва успел оформить купчую, как революция ее аннулировала. Ушло и арендованное имение Kocтoбoбp, где много лет усердно хозяйствовала бабушка. Все это привело к тому, что у деда случился инсульт тогда говорили: "Его хватил удар".
Помню дедушку в кресле на колесах, которые он вращал руками, передвигаясь по квартире, оставшейся у семьи в одном из отобранных домов в Луковом переулке. Речь его была невнятной, он серчал, когда его не понимали. Впрочем, человек он был добрый, нас - меня и младшего брата - любил. Иногда он вставал с кресла и, держась за его спинку, в шелковом талесе - белом ритуальном покрывале с черными полосами и кисточками по краям, с кожаным кубиком на лбу, именуемым "тфилн", по очереди клал нaм с братом руку на голову и учил молитве, начинавшейся словами: "Борух, ато, аденой, алегейну". Мы повторяли эти слова вслед за дедушкой, не понимая их значения, а в конце молитвы полагалось целовать кисточки на талесе. Мне нравилась таинственность и непонятность. Тяжесть большой дедушкиной руки на голове я словно бы ощущаю до сих пop.
Мы сидели за обедом; дедушка во главе стола в своем кресле на колесах. Поднеся ко рту ложку с супом, он вдруг закашлялся. Кашель не прекращался. Все вскочили. Перепуганные взрослые покатили дедушку из-за стола в другую комнату, закрыли дверь - и наступила тишина. Я остался один в комнате, где мы только что обедали. Сидел в углу на диване, чувствуя, несмотря на тишину, что происходит нечто грозное. Потом открылась дверь, выбежала бабушка. Не видя меня, она несколько раз пробежала из угла в угол по комнате, заламывая руки и восклицая: "О, вейз мир!.. О, вейз мир!.."I И снова скрылась за дверью.