— Да, добрый джентльмен. Цыганочка будет для вас позировать.
— Вот и отлично. Тогда встаньте, пожалуйста, в угол… Вон на тот выступ, видите? Сумеете устоять на нем?
— Да. — Я устояла, хотя каменный выступ оказался холодным и немного скользким, так что мне пришлось вцепиться в него пальцами ног.
— Ну вот. Не могли бы вы держать руки спереди?.. Обе.
— Так? — Я повернула руки перед собой ладонями кверху, точь-в-точь как нищие дети на улицах, которых я видела во время нашей последней поездки в Лондон. Их было очень много, бледных, худых и грязных, но мама сказала, что их нечего жалеть. Они знают свое место.
Я не поняла ее слов. Может, они и знали свое место, но явно были им не слишком довольны. Иначе зачем некоторые из них просились с нами?
— Да, хорошо. Можете так постоять?
Я кивнула.
— Только приготовлю пластинку. — Он снова исчез под тентом.
Я подавила зевок усталости. Валяться на земле оказалось ужасно утомительно. Не менее утомительно было позировать.
Вернувшись, мистер Доджсон вставил пластинку в фотокамеру. Однако, вместо того чтобы поспешить ее экспонировать, он приблизился ко мне, поднял мои руки повыше, а платье с одной стороны одернул вниз. Затем он пригладил мои волосы, вытащил еще один застрявший в них листок и вернулся — очень медленно, ни на миг не отрывая от меня глаз — к камере.
— Чуть опустите голову, Алиса, теперь чуть поднимите глаза. Посмотрите на меня.
Я повиновалась.
— Нет, только глаза — поднимите на меня только глаза, Алиса. Смотрите только на меня.
Его голос звучал как-то странно, хрипло и неуверенно. Я, не поднимая головы, посмотрела вверх, ожидая, что он вот-вот снимет крышку с линзы фотоаппарата и начнет считать.
Но он этого почему-то не делал.
— В-вы мне снились, Алиса, — проговорил он, стоя возле фотоаппарата. Его руки неподвижно висели по бокам, белая рубашка была измята, лицо горело. — Вы мне снились именно в таком образе. Вам снятся сны, Алиса?
Я взглянула на него, не зная, что делать. Чего он ждал от меня? Чтобы я ответила на вопрос и в таком случае пошевелилась? Если бы я это сделала, то снимок оказался бы испорчен. И тем не менее вид у него был такой странный, такой потерянный, словно он забыл о камере.
— Д-да, снятся, — медленно подтвердила я, стараясь не шевелить головой.
— Что вам снится?
— Я обычно не запоминаю сны. Иногда снятся животные, иногда дни рождения. Я, право, не помню.
— Мне порой снится, что я бодрствую. — Он по-прежнему не касался камеры и единственно силой своего взгляда удерживал меня в прежней позе. — Мне редко снятся сны ночью. Но днем иногда… У меня случаются головные боли, Алиса. Я н-никому об этом не говорю. Но они у меня случаются.
— Мне очень жаль.
— Не стоит жалеть. Я не жалею об этом из-за снов, которые вижу, пока не наступила боль. Знаете, что мне снится?
— Нет, — прошептала я. Я боялась пошевелиться. Я боялась не пошевелиться.
— Мне снитесь вы, Алиса, — так же шепотом продолжил мистер Доджсон. — Необузданная, очаровательная, вечно юная и при этом мудрая. Вы снитесь мне вот такой, как сейчас… и такой, какой хотели бы стать. И какой я хотел бы видеть вас.
— Такой, какая я сейчас? — Я отчаянно пыталась понять, о чем он, но его слова ускользали, и их смысл не давался мне.
— Вы та, какой хотите быть. Вы всегда такая.
— Можно мне сейчас побыть просто девочкой-цыганкой? — Ноги у меня готовы были задрожать, поскольку долго находились в одном и том же положении. Хотелось передернуть плечами. Каждая клетка моего тела жаждала движения. Мне становилось все холоднее и холоднее — ничто не защищало меня от осенней прохлады.
Наконец мистер Доджсон спохватился и вспомнил о фотокамере. Он слегка вздрогнул, качнул головой — что меня встревожило: мне не хотелось, чтобы у него разболелась голова, — и снова обратил взгляд на меня, но теперь его взгляд скользил по мне, не проникая внутрь. Он видел лишь то, как я держу руки, в каком положении моя голова. Сейчас он больше ничего не видел. Вернее, никого.
— Хорошо, хорошо. Посмотрите на меня. — Я повиновалась и с облегчением обнаружила, что он стал прежним. Мистер Доджсон снял с линзы колпачок, состроил уморительную гримасу и принялся считать, хотя и в обычном порядке. — Сорок три, сорок четыре, сорок пять. Готово! — Он снова надел колпачок, вынул пластинку и юркнул под тент, даже не обернувшись на меня.