Полдень.
Никто не идет, некому слушать эту рвущуюся из меня речь, которую не мешало бы послушать не только жителям нашей долины.
Почему никто не приходит?
Может быть, я забыл здешние свычаи и обычаи? Может быть, нужно кричать и громко стонать, чтоб тебя навестили? Или должен пройти слух, будто ты при смерти, и тогда прибегут взглянуть на тебя в последний раз? Есть у меня друзья? Марко, Дойчин, Вуле, Реджо, конторщица, счетовод, учитель… И можно ли назвать дружбой вечную грызню по служебным поводам, часто пустым и мелким? Неужто вся эта суета и очевидные благие свершения не высекли хотя бы одну теплую искру.
Не знаю. Не знаю.
Может быть, тщеславие лишило меня разума? А иезуитская суетность — друзей?
До самого вечера никто не пришел.
И до утра никто не пришел.
Около десяти горничная принесла письмо. Срочно вызывают в уезд.
Стало быть, обязанности опередили друзей. Вызывают. Конечно же, вызывают. Дело, мое прекрасное дело! Только ты одно не оставишь человека, не нашедшего любви! Ты никого не вычеркиваешь из списка своих приглашенных. Честь и хвала тебе, дело, каким бы ты ни было! Все-таки именно ты самая прочная связь между людьми. Без тебя человечество распалось бы на два миллиарда индивидуумов. И что было бы со мной без тебя?
Я написал записку: «Лежу один. Тяжело болен. Приехать не могу», позвал горничную и велел отнести на почту телефонисту, чтобы тот передал в уезд.
Из уезда прискакал один из замов. Он привез мне орден Труда второй степени и приказ председателя всем, кому можно приказывать, проявлять ко мне чуткость и внимание, не перегружать лишними заданиями… и так далее и тому подобное, и все это под знаком решения проблемы сохранения кадров на научном уровне уездной администрации.
Орден мне вручили в постели. Нажали на кнопку механизма официальной любви.
Тотчас же провели с десяток совещаний на тему, как организовать заботу обо мне. Договорились, что меня навестит руководство, затем представители коллектива кооператива, молодежь, дети, женщины, профсоюзная организация… Долго обсуждался вопрос о том, где взять средства на гостинцы, ибо все деньги извели на вечер, посвященный Первому мая. Решили просить дотацию в уезде. А дотация есть дотация. Пока ее дождешься, нужда пройдет.
Сливки гуманности собрала делегация общинного совета во главе с Дойчином. Расселись, кто на кровати, кто возле нее. Дойчин держал заздравную речь:
— …Не спеши-ка ты на тот свет. Еще здесь дел невпроворот. Про один налог как вспомню — язва в желудке так и разыгрывается. Больной, говоришь? Живот? Ага, печенка! Это от спиртного или острой пищи. А у тебя, может быть, от нервов. Пошлем на курорт. И не вздумай отлынивать, когда придет приказ. На курорт, или поколочу!
Я не звука.
Официальная любовь?
Нет.
Так почему же не пришли раньше?
Марко Охальник сует мне свой черный самосад и приступает к содокладу.
— Печенка — дело сурьезное. Говорят, она гниет и разлагается. А я, видишь ли, так разумею, что нас, стариков, и лечить нечего. Раньше надо было думать. Теперича поздно. Теперича лечи не лечи, один черт. Раньше меня обида брала, что лечиться не посылают. А теперича вижу, зажился я на этом свете, пора молодым место уступать.
Тщедушный зеленый писарь, уже более десяти лет геройски сражающийся с убийственными веснами, строго сказал:
— Я не согласен. В журналах пишут, что нужно вести размеренный образ жизни и заниматься физкультурой, это жизнь продлевает.
Марко сплюнул промеж башмаков.
— Кому нужна физкультура, пускай сзывает народ на собрание! Еще неизвестно, захочет ли он, чтоб его снова обдирали!
Как и всякая бездельная делегация, и эта точила лясы. Я хотел было съязвить: что, мол, без приказа председателя не могли прийти? Но передумал. Ведь встреча вышла такой сердечной и искренней, как если бы и не по приказу.
Когда солнце уставилось в окно и в комнате стало жарко и душно, Дойчин приступил к заключительной части.
— Чего тебе надо? — спросил он меня.
— Ничего!
— Что значит — ничего? Говори, не стесняйся!
— Ничего.
— Ладно, не дури! — встрял Марко. — Как ничего, когда одну рубаху вижу на тебе целый год. Люди и то смеются, что все жалованье отдаешь кооперативу на мелкие нужды. А я намедни заглянул в ведомость, так ты меньше дворника получаешь. Эх, голова садовая! Миша, вытаскивай эту чертову бумагу и карандаш! Пиши!