Мы прослушали гимн, вытянувшись по стойке «смирно».
Малинка — растерянная, в полном отчаянии. Никак не поймет, что же тут происходит.
— Свободно? — спросил я.
И пока Стаменко выпроваживал музыкантов, успокаивал официанта и исчезал из моих органов чувств, я как можно учтивее сел за Малинкин столик.
— Вы мне объясните наконец!.. — сердито прошептала она.
— Позвольте представиться. Данила Лисичич.
— Что-о? Данила, так это ты? Данила, дорогой, это просто невероятно!
И Малинка заплакала. Слезы текли все сильнее, она зарыдала в голос. Я глажу ладонью ее белую рученьку. Она смеется, всхлипывает, слезы льются, как ручейки дождя по оконному стеклу, уже и я, старый, линялый деревенщина, ширкаю носом, не в силах совладать со своим сердцем. Слова не можем сказать. Да и что скажешь? Четырнадцать лет не виделись — две стрелы, летевшие когда-то к солнцу, опьяненные близостью звезд. Там, в заоблачной вышине, пути их скрестились, а потом они рухнули, вонзились в землю, заржавели, и вот снова встретились.
Волнение отрезвило меня. Все лучше вижу я Малинку… Из больших черных глаз вытекла молодость. Погасли искристые огоньки. Смотрю я на них сквозь слезы и согреваю душу свою подле этих теплых милых очагов. Кое-что все же осталось от прежней Малинки. Узнаю ее говор, слова так и бегают по плотным рядам зубов. И беспокойные ресницы, перед которыми
батальон парней, волков солдатских,
стыдливо опускал глаза,
узнаю ее крепкую высокую грудь, которую каждый солдат дважды за ночь видел во сне, а утром испуганно озирался вокруг — не разгадал ли кто его сон, он бы скорее умер, чем осрамился на собрании батальона.
Малинка, веселая непоседа, после знамени лучшее украшение и кумир батальона, увяла, как вянет все, на что обрушивается непогодь или косит под корень мороз. Так мне, по крайней мере, казалось…
Спрашиваю, где она жила после войны. Она приминает пальцами крошку на столе:
— Ты же знаешь, Данила, как все началось,
гимназистка, скоевка, в альпийских башмаках и спортивных брюках ушла к партизанам с папиным рюкзаком на спине, термосом и зубной щеткой. И, конечно, появился Он. Он, идеал девичьих грез, уже через месяц стал беречь ее от колючей проволоки и торчащих из бункеров дул, оставляя позади стрелковой цепи, а от своих охранял приказ — относиться к девушкам как к сестрам, иначе расстрел!
И Он, командир, твердо убежденный в том, что она и в самом деле прелестнейшее создание передового человечества, поклялся, что женится на ней и будет верен ей до гроба — честное слово, товарищ Малинка, не сойти мне с этого места, если я тебя обману!
И они поженились, хотя партийная ячейка дала согласие со скрипом, а комиссар, благословляя их, пригрозил — только, чур, без детей!
Малинка говорит, а я припоминаю:
трое мальчишек из второго взвода стали после этой невеселой свадьбы еще молчаливее и на бункеры бросались еще яростнее. Приносили жене командира разные трофейные вещицы — пускай выберет себе часики, какие ей нравятся, пистолет, какой ей больше подходит. А однажды, после налета на окраину города, притащили целый мешок женского белья. По ротам шептались, что убили вполне лояльно настроенного торговца, но командир счел это несчастным случаем, что на войне не редкость,
не можем же мы, черт возьми, оберегать от пуль всякую шушеру, на войне как на войне, лес рубят, щепки летят.
За мародерство я самолично расстрелял двоих солдат. Трем мальчишкам дал возможность самым жестоким образом доказать свою любовь к Малинке. Все трое погибли, подбирая раненых товарищей под носом у врага, у только что отбитых окопов. Они носили раненых на перевязочный пункт, стараясь отличиться перед ней, перед Малинкой…
— Как тебе, Данила, известно, он стал командиром батальона. Ты его сменил, когда он ушел в бригаду…
Знаю, молодая жена с каждым днем все больше бледнела и слабела, и вдобавок в суматохе шестого вражеского наступления ее ранило в голову, а Он, командир, уехал на высшие военные курсы.
— Помнишь, я пришла в себя под орехом, ты сидишь у меня в изголовье и разговариваешь с Милкой, и первое, что я почувствовала, был стыд и страх: а вдруг уже все известно, и еще: а если меня ранило в бедро или под ребра и ты присутствовал при перевязке…