Возьмем кредит,
из восьми с половиной вычесть две с половиной, остается шесть тысяч, и ежели еще выколочу тысчонки три в месяц, на двоих за глаза хватит.
Шагают парни. Вразвалочку, как ковбои. Кулаки в карманах. Ногами подбрасывают камушки, подражая знаменитым футболистам. На столетие обогнали своих отцов. И на полстолетья ребячливее погибших на войне ровесников. Шагают себе…
Малинки нет.
Прошли два школьных учителя, обоим под тридцать,
к одному раз в месяц то ли из Шабаца, то ли из Богатича приезжает девушка, нагруженная пакетами в огромными бутылями ракии.
Ну и ну! Еще и плати за любовь.
Второй был женат, развелся на третий день и теперь как огня боится женщин, бежит от них, как от чумы.
Потому-то, видать, оба и не смотрят на дамскую часть променада.
Малинки нет.
Стою я на обочине тротуара и наблюдаю за гуляющими, которые меряют свою главную улицу с таким упорством, словно чего-то ищут, а находят лишь самих себя в своих тесных рубашках, твердую землю и знакомые, до отчаяния знакомые лица. Правда, ни на ком не увидишь ни малейшего следа повседневных забот. На этот вечерний обряд не берут с собой домашнее меню и папку с долговыми расписками и кредитными квитанциями.
Вот идет ветеринар с женой. Он толкает впереди себя коляску, у нее на одной руке висит жакет, в другой — то ли дорожная, то ли хозяйственная поливиниловая сумка, в которой спокойно уместилось бы килограммов пятнадцать гороха. Но сейчас там вязанье, запасные пеленки для спящего в коляске младенца, губная помада, пудреница, зеркальце с порнографической сценкой в гареме, мужнина трубка и кисет, кошелек с тремястами динарами, ассигнованными на вечерний кофе для себя, на шприцер мужу и, если будет желание, на две половинных порции чезапчичей.
Эта семейная идиллия напомнила мне мудрое пророчество одного образцово-показательного семьянина: если какой-нибудь взрыв не расшвыряет нас всех по вселенной, то уж, будьте уверены, скоро у нас наступит матриархат.
Господи, пошли мне удушье или удар еще в этом дивном мужском переходном периоде!
Малинки нет.
Проходит налоговый инспектор. В пятьдесят с гаком он женился лет шесть назад на женщине втрое крупнее себя, дочери местного пекаря Димитрия. Он ведет двоих детей. Одного жена везет в коляске. Еще двое держатся за юбку. А старший сын бегает вокруг с обручем. Обрывки его сочных ругательств долетают до счастливых родителей. Но пекарская дочка шагает с гордо поднятой головой.
Она принесла мужу в приданое больше полумиллиона динаров, триста аров земли и старую довоенную мебель. Об этом говорят ее осанка и полная зависимость от нее всего семейного древа, на котором господин Илия Матияшевич, архивный червь и гордый отец семейства, лишь живое напоминание, что все мы однажды приблизимся к могиле. Наперекор биологии, старикашка еще бодрится, и кто знает — не чувствует ли дочка пекаря снова глухие толчки под сердцем?
Малинки нет.
Там и сям у дверей сидят пожилые женщины, а также те, кому тучность, строгий муж или скудость гардероба не позволяют отправиться на променад. В руках неизменное вязанье. Провожают глазами каждого, кто идет мимо. Страстно ищут чего-то диковинного. Ловят. Жадно ловят мелочи, ибо на крупное здесь рассчитывать не приходится. До мельчайших деталей обсуждают рецепты заготовки черники, шиповника, малины, ранних яблок. В девять идут подогревать ужин. А затем, перекрестившись или отбив поклоны аллаху, ложатся, предоставив грубым рукам мужа свои натруженные ноги и отяжелевшие груди.
Автобус пришел. Газеты проданы. Начальник почты, подготовив к утреннему автобусу отправления в город, встал на приступки, сложил руки за спиной и посмотрел на часы,
нет,
еще рано пропустить пару стопок и сразиться в картишки, жена его облокотилась на подоконник, подложила под локти вышитую подушку, про которую весь город знает, как и когда куплен для нее материал, как она вышивалась и набивалась,
и по водосточной трубе из окна принялась спускать угрозы мужу:
— Если опять весь вечер проторчишь в своем кабаке, берегись!
Почтарь знай себе позевывает и, не поднимая головы, бурчит:
— Ну чего раскудахталась, старая дура!
Наконец перебранка ему наскучила. Он медленно сошел с приступок и, по-прежнему держа руки за спиной, зашагал по улице, оставив жену в окошке без собеседника.
Малинки нет.
Прошли трое служащих в наброшенных на плечи пальто. Под ними — бутылки, закусь, кошмы — постелить на траву, а может, кто еще и домру держит за гриф. На нашей земле всегда находилось достаточно поводов для выпивки. И все же тихие выпивохи вроде этой троицы почти повывелись. Они прошли потупившись, бесшумно, ни с кем не здороваясь, явно опасаясь встретить какого-нибудь дружка, которому, чего доброго, вздумается пристать к ним. Да, такие выпивохи нынче редкость. О душевных муках теперь не молчат. Сейчас принято кричать о них. Все меньше людей умирает гордо и неслышно, без жалоб и стонов, сохраняя свое достоинство. Взять хотя бы меня. Не могу я стать безгласным алкоголиком, бегущим от людей и медленно угасающим в горьком и прекрасном озере обманов и иллюзий. Стоит мне подумать о такой смерти, как я впадаю в панику. Нет, я должен по крайней мере одну гору своротить. Чтоб оставить память потомкам!