Лес и долина молчат. Будто немые.
Монотонный дождь тишины приносит море вопросов. Опустив руки, отдаюсь ливню. И улыбаюсь. Ну разве не правду говорят — на вопросы одного дурня сотне умников не ответить! Даже если и дурень и умники сидят во мне.
Снизу подмигивает своими огоньками город:
— Ступай-ка, милок, спать. Нашел время строить из себя святого на горе! Не иначе как белены в хлеб подмешали.
Нет, Виленица,
нет, точечка на географической карте ФНРЮ, не белены мне подмешали, просто от всяких неурядиц голова кругом пошла. Видишь ли, я приехал сюда ради Малинки. И тут вдруг понял, что не имею на нее права. Даже если она будет настаивать на своих правах на меня и я запрыгаю от радости. Значит, уснувший мой городок, мне суждено быть прикованным здесь к стене молчания, а твоя тишина станет жиреть, питаться моей утробой. Будь я верующим, я молил бы бога сровнять тебя с землей, — разумеется, без радиоактивных последствий, чтоб я мог поднять тебя из руин, но уже другим, с горячей кровью в жилах. Ибо людям моего склада привито то беспокойство, от которого раньше умирают, но зато дольше живут после смерти.
Виленица мигает своими огнями.
— Брось, Данила, не распускай нюни! Дуй домой и ложись спать! Нечего шляться по ночам. Не то еще в яму оступишься или злым духам на перекрестке попадешься. Ступай, ложись, брат, спать! Все равно ничего умного не придумаешь, сколько ни пялься мне в темя.
Я стал спускаться.
И шепчу,
спокойной ночи, граждане городка-недоноска! Постараюсь придумать, как нам друг от друга избавиться. На сей раз я сделаю это тихо и благородно, никого не оскорбляя. Просто неслышно выскользну. Если, конечно, мой разум, комиссар сознания, будет служить мне верой и правдой.
Я жалею, что приехал. Жалею, что пустился за тобой, Малинка. Показал, как ты дорога мне. А теперь вижу, что надо отсюда скорее бежать. Потому что, если пробуду здесь еще две-три ночи, побегу к тебе. От себя. И тебе волей-неволей придется быть со мной — даже если будет противно и мерзко. А вот этого я боюсь больше, чем завтрашнего одиночества.
Триста миллионов цивилизованных жителей земли страдает от желудочных болезней. Кровавые поносы у бедняков не в счет. Одышливые большие города вопиют по простому, дешевому целебному чаю, который прочищает дыхательное горло и бронхи. Нервы рядового горожанина не выдерживают нагрузки на органы чувств. Страх уже не временное состояние души, а хроническая болезнь. Современная индустрия лекарств напоминает мне холодного сапожника — сегодня он тебе подлатает подметки, завтра — на несгибаемых подошвах лопнет рант. А мать-земля ежегодно выращивает миллионы тонн лекарств, и никто их не берет.
Я подсчитал: если б городской сельскохозяйственный кооператив ежегодно вывозил лекарственных трав столько, сколько позволяют его складские помещения и транспортные возможности, Виленица на вырученную за травы валюту уже на третий год смогла бы построить атомную электростанцию или, на худой конец, обеспечить все свои села необходимыми школьными зданиями. И первая из всех коммун ФНРЮ спросила бы:
— Товарищи союзные органы, вам нужны деньги?
Итак, да здравствуют лекарственные растения! Засучивай рукава, Данила! Лечить одышливую и малокровную цивилизацию продуктами матери-земли — это подвиг несравненно выше, чем строительство Лабудоваца. Мир на своих знаменах изобразит липовый цвет и бузину, ромашку и мяту, шалфей, душистую руту и подорожник. А золотая валюта хлынет в Виленицу, разумеется, за вычетом того, что банк возьмет себе.
Только б утрясти все с Николой.
— Добрый день, товарищ председатель! Как дела, Никола?
Я ослепил его самой обворожительной улыбкой, братски обнял и буквально замучил дотошными расспросами о здоровье. Но когда я попытался вложить ему в голову идею о миллионах, которые так и потекут в коммуну, если я брошусь на сбор и закупку лекарственных трав, он вздрогнул…
— Нет. Сначала спросим уезд.
— Тогда пиши пропало.
— Дались тебе лекарственные травы! Обойди-ка лучше торговые точки, а потом ступай к врачу!
— Зачем?
— Ты ж болен.
— Дорогой мой председатель, я не болен.
— Болен, если я говорю… А впрочем, так мне сказали в уезде. Но у тебя и в самом деле глаза какие-то мутные, руки дрожат. Сейчас же ступай к врачу. А я позвоню в больницу, чтоб тебя приняли без всякой канители. На работу успеешь.
— Спасибо. Пойду посмотрю магазины.
Выходя, я заметил, как осклабился председатель: погоди, мол, братец, мы тебе крылья пообломаем, тут тебе не Лабудовац. Хозяйничать не дадим. Мало у меня своих забот, не хватает еще с тобой возиться.