Я любезно попрощался, хотя весь кипел от гнева. Но уже в коридоре поднял палец: спокойно, старина! Вспомни — трезвый, обходительный, сдержанный господин, излучающий умиротворение и уверенность в будущем. А ну-ка растяни пасть и улыбнись! Не съехал ли случаем набок галстук? Так!
И какое тебе дело до желудочных, нервных и прочих заболеваний человечества! Не Думай о нем, как оно о тебе не думает. Завари-ка себе в горшочке мяту или ромашку и оставь проблему смертности в мире в покое! Одышливая цивилизация, не обессудь! Виноват Никола-председатель!
О, горестные дни, отравленные капающим с небес ядом!
Если б хоть Малинка была рядом!
Дай-ка поищу ее. Может быть…
И я, забыв про все на свете, забегал по учреждениям, заставая служащих за самыми разнообразными занятьями — кто завтракал, кто глазел в окошко, иные играли в пуговки или дремали. Но в конце концов я застыл в дверях. Малинка сидела за столом. На краешке стола покачивался молодой агроном. Малинка вскочила, повисла у меня на шее и чмокнула меня в подбородок.
— О! — ревниво произнес агроном.
Она ухватила меня за лацканы пиджака.
— У, бессовестный! Столько времени… а ты даже не спросил про меня.
— Погоди, я же…
— Ни слова! Не видишь? — Малинка отскочила в сторону, расправила юбку и завертелась на месте. — Смотри!
Я даже протер глаза, потому что все еще не верил им. Передо мной порхала другая Малинка, скинувшая с себя, вчерашней, лет пятнадцать. Белая нейлоновая кофточка, сквозь которую просвечивают плечи и руки, юбка с таким обилием складок и красок, словно это знамя еще не существующего государства Красоты, высокие каблуки, прическа расцветающей юной девушки, длинное изящное ожерелье, искусно завязанное на груди. Я просто ошалел. Вдоволь накружившись, она вдруг замерла на месте и спросила:
— Ну как?
— Великолепно.
— Миле, выйди! — сказала она агроному, ровно ребенку. — Мне нужно поговорить с Данилой.
— О! — снова произнес агроном и попятился к двери.
Малинка прикрыла за ним дверь, подбежала ко мне и опять повисла у меня на шее.
— Я уж заждалась! Скажи, я такая, как ты хотел?
— Ага! Дай… посмотрю!
— Э, нет. Руки убери!
— Да, здорово.
— А теперь скажи, почему ты не приходил. Знаешь ведь, где я живу. Сегодня вечером?
— Да ну! — Я озадаченно почесал за ухом. — Значит, к тебе домой? Прекрасно. Ужинать? Можно. И ночевать? Ласочка моя, но ведь тот, кто только что вышел, лучше меня. Ну зачем пощечина? Смотри-ка! Я пошутил, а она уж и в слезы. Ладно, ладно, приду. Конечно, ни одна живая душа не увидит. Погоди! Пройдись к окну и обратно! Нет, не надо меня обнимать, а то эти добропорядочные граждане бог знает что вообразят. И усы я еще не подкоротил. Значит, до вечера. Эх, брат, а ведь я уж чуть было не убился с тоски.
Я вышел на улицу. Вернее, выскочил на одной ножке, подобно мальчишке, получившему неожиданно двадцать динаров. А там день раскинул свое белое полотно, промыл людям глаза и сердца, наново покрасил горы, разбросав там и сям красные крапинки, за каким-то забором вызвал детский смех, подмел и вымыл небо и лишь по краям оторочил его прозрачным шелком, сотканным из легкого тумана. День — благословение небес!
Я остановился.
Смеюсь.
— Милок, а вчерашняя ночь?
Что вчерашняя ночь? Брось философствовать! Ночь как ночь! Ну нашло на человека отчаянье. Будто уж современному гражданину и потужить чуток нельзя да подумать о свинце или каустике. А теперь все устроилось. Я живу в городке, осветившем мою жизнь радостью, в тихом боснийском поселке, общинном центре, можно сказать; живут здесь и другие граждане, все они пьют, едят, спят, целуются, дерутся, кой-чего делают, о них уже два раза в газетах писали; есть здесь школа, читальня, дважды в день приходит автобус, жители читают газеты и слушают радио и на всех выборах до скончания века будут голосовать за нас.
Итак, день, как видишь, из важнейших нитей соткан, весь в серебре и в светлом бархате.
Будь счастлив!
Вечером — к Малинке.
А сейчас — в лавки, как тебе приказано. Лавки, товарищ Данила, дело нешуточное. И ты обязан их ценить, хотя, говоря по правде, ты бы все их, не задумываясь, сжег. В них по старинке вытягивают у граждан то, что им же потом возвращают в виде различных подачек. Дашь, к примеру, рукав, а получишь пальто. А если директор — торговец старого закала, то дашь пальто, а получишь рукав! Итак, кадры решают все. Или так все запутают, что сам бог не разберет, что к чему.