- Успокойся, - сказал я.
Надя засмеялась еще сильнее, откинувшись на спинку беседки. Мне стало не по себе, я схватил ее за запястье и тряхнул, повторив:
- Успокойся!
Надя замолчала и снова заплакала.
- Теперь ты разочарован во мне, - сказала она едва слышно.
- Нет, - я замолк, потом сказал, повернувшись к ней:
- Твоя мама как-то сказала мне, что я эгоист. Она неправа. Я был эгоистом. Я был эгоистом, когда приехал к вам. Я был эгоистом, когда жил среди вас первые месяцы, и когда попросил у тебя кольцо. Я был эгоистом, когда не волновался по поводу твоей болезни.
Сначала я думал, что смотрю на тебя без жалости и предубеждения из-за рассудительности, но на самом деле мне было просто все равно. Но я изменился. Я стал меняться, когда увидел твою боль от потери кольца, когда увидел раскаянье в глазах тети, когда, пройдя через муки совести, обрел успокоение в ее прощении.
Чувство вины помогло мне измениться, но я отпустил его, когда оно стало не нужным. Ты должна научиться отпускать ситуацию, прощать себя, когда другие не прощают, и верить в себя, когда другие не верят. Но тебя простит мама, когда ты извинишься, я же в тебя верю и буду верить, если мама уже не способна на это.
Надя закрыла глаза и замотала головой, закрыв уши руками. Она начала бить себя по затылку и плакать то ли от боли, то ли от сказанных мною слов.
- Я извинюсь перед ней, - заплакала она, сползая на пол. - Я извинюсь, обещаю.
Она свернулась в клубок, но больше не плакала. Когда я попытался ее поднять, она оттолкнула меня и попросила оставить ее в покое.
НАДЯ
Безумие. Оно пожирает тебя, оно преследует, не оставляет ни на минуту. Ежесекундная борьба за разум выматывает и сводит еще больше с ума. Миллионы мыслей водоворотом проникают в сознание, путают эмоции, доводят до изнеможения, пока в какой-то момент ты не перестаешь что-либо чувствовать. Ты просто не в состоянии ощущать любовь или раздражение, любопытство или желание. Горечь, страсть, мечтательность, нетерпение, предвкушение, злоба, зависть, агрессия, радость - все это остается позади, утонув в беспробудной апатии.
Потом тебе становится легче. Это как поток свежего воздуха, ворвавшийся в душную комнату. Кажется, сумасшествие ослабляет схватку, и где-то в затуманенном от таблеток и морального истощения сознании загорается огонек надежды, что этот срыв - последний. Но безумие возвращается. Всегда. Однажды захватив твой разум, оно никогда не оставит тебя. Так мне говорили с шестнадцати лет - с тех пор, как я в первый раз попала в психиатрическое отделение.
Хроническая шизофрения. Какой страшный диагноз. И какой циничный.
Что есть шизофрения? Психическое расстройство, характеризующееся рядом признаков, заметив которые, можно, не задумываясь, покрутить пальцем у виска? Или эта болезнь души, как и болезнь тела? Когда человек ломает ногу, все его чувства, желания и мечты остаются при нем, как бы больно ему ни было. Почему же безумцы, сойдя с ума, должны потерять всего себя?
Даже самый потерянный человек, каким бы невменяемым он ни выглядел бы внешне, продолжает оставаться самим собой. Он может смеяться, рычать, кусаться, испражняться в собственную тарелку, но внутри - мечтать стать художником, если раньше он об этом мечтал, и всем сердцем любить свою семью настолько же сильно, насколько он любил ее до болезни.
В больнице я часто слышала, как при мне обсуждают мой внешний вид и поведение.
- Она ничего не понимает, - говорили они, и порой были правы. Но бывали дни, когда разум был при мне.
Если бы они разговаривали со мной так, как разговаривал Дима, разговаривали каждый раз, в большинстве случаев я бы их не услышала, но в какой-то момент я бы поняла их. Так же, как это было с Димой.
Он говорил со мной. Говорил каждый день, до университета и после. Он разговаривал со мной как с полноценным человеком, терпеливо ожидая, когда я услышу его. Он не считал меня беспомощной, как считала мама, не считал безмозглой, как прочие родственники, не считал опасной, как все остальные. Он считал меня Надей. Просто Надей.
В больнице давали лекарства, проводили терапии, и это помогало, но не принесло в итоге излечения. Мама давала любовь и заботу, опекала, следила за каждым шагом, и это помогало, но тоже не принесло излечения. Дима просто пытался понять меня, и это помогало больше всего. А когда я начала принимать лекарства, ходить на терапии, при этом получая мамину любовь и Димино понимание, я почувствовала, наконец, облегчение.
Я продолжала слышать голоса, но не так настойчиво. Я уходила в себя, но теперь была в состоянии вернуться. Мысли все еще не были приручены, но уже удавалось уменьшить их поток. Шаг за шагом, я научилась разговаривать. Выбирать из океана мыслей чашу здравого смысла и оборачивать его в слова.