- Что ты здесь делаешь? Все хорошо?
Я обернулась на голос и увидела Диму.
- Да. Тебе тоже не спится?
Он сел рядом со мной и укрылся пледом.
- Я спускался воды попить и увидел в окне тебя.
Незаметно небо окрасилось в серый цвет, на периферии смешавшись с рыжими солнечными лучами. Звезд поубавилось, и мне удалось их сосчитать: всего семнадцать штук. Мне было шестнадцать, когда все звезды для меня погасли, и на сознание обрушилась мгла.
- Кем ты мечтаешь стать? - спросила я.
- Не знаю, - подумав, ответил Дима. - Раньше знал, а теперь не знаю.
- Почему?
Он пожал плечами, попросил подождать и ушел, вернулся с пачкой сигарет и заговорил уже, когда закурил.
- Раньше я хотел преподавать богатым детям. Заниматься музыкой, которую люблю, и при этом получать хорошие деньги. А сейчас, - он поджал губы, потом грустно улыбнулся, - сейчас не знаю.
- Я хотела путешествовать по миру. Хотела жить в Африке, - улыбнувшись, я посмотрела на Диму. - Постоянно читала Жюль Верна, мечтала побывать в тех местах, о которых он писал. В Африку захотела после того, как в сотый раз перечитала "Пятнадцатилетнего капитана". Еще я хотела стать врачом, как мама. Бесплатно лечить тех, у кого нет денег на хорошее лечение в больницах. Я столько побывала среди врачей, что стала понимать, какие подвиги они совершают каждый день, и насколько люди рассчитывают на них.
- Это же здорово. Ты можешь поступить на медицинский.
Я покачала головой и отвернулась, испугавшись, что сейчас заплачу.
- Как же я поступлю в университет, если еле закончила школу?
- Ты видела сейчас себя? Ты выздоравливаешь, Надя! У тебя все лучшее еще впереди.
Я посмотрела на Диму, пытаясь понять, шутит ли он. Дима казался искренним, как и всегда.
- Ты вправду думаешь, что я выздоравливаю?
- Ну, насколько я могу судить. Это надо уже у тебя или у врачей спросить. Вот ты, как сама чувствуешь?
Я закрыла глаза и попыталась сосредоточиться на ощущениях. Голоса молчали, и если я и слышала мимолетом какие-то звуки, то не прислушивалась к ним, и они замолкали. Я коснулась лица; оно не казалось маскообразным, наоборот, - живым и подвижным. Грудь не разрывалась от пустоты, и голова не раскалывалась ни по каким причинам. Я чувствовала себя обычной до кончиков пальцев.
- Я все еще болею, - произнесла, открыв глаза, - я это чувствую. Но мне лучше. Определенно лучше.
- Вот видишь, - Дима потрепал меня по голове, точно младшую сестренку, и отвернулся, задрожав от порыва ветра.
- Знаешь, - сказал он, - сегодня год, как я к вам приехал. Кажется, прошла целая вечность.
- Ты сказал это как-то уж совсем грустно. Ты жалеешь?
Он резко обернулся ко мне и покачал головой, сначала медленно, но потом более решительно.
- Нет. Конечно, я не жалею. Просто, - Дима поджал губы и почесал горбинку носа. Впервые он выглядел таким растерянным и даже несчастным, - просто я теперь не знаю, что же мне нужно? Раньше я был в этом уверен, или думал, что уверен, но теперь все перевернулось.
- Мне кажется, ты знаешь, что тебе нужно.
- И что же?
Я пожала плечами и сказала:
- Сыграй мне.
Он рассмеялся, оглядываясь.
- Сейчас? Тетя проснется.
- Ну и пусть. Пусть просыпается. Сыграй мне, Дима.
ДИМА
Еще мальчишкой я слышал родительские разговоры о Наде, в которых сквозила тревога и какое-то отчуждение, словно они говорили совсем о чужом человеке, но которого им было жаль. Я понимал, что моя двоюродная сестра болеет чем-то ужасным и необратимым, но не испытывал при этом никаких чувств, и обманывал себя, когда, хмурясь, говорил, что мне очень жаль.
Кто бы мог подумать, что эта далекая, даже призрачная родственница, сошедшая с ума, станет так небезразлична моему сердцу? Кто бы мог подумать, что, глядя на то, как она с улыбкой начинает танцевать под мелодию, что я играю, во мне проснутся какие-то глубокие, неведомые раньше переживания, искреннее желание счастья кому-то другому, кроме себя?
Надя встала с беседки, как только я прикоснулся к гитаре. Я замер, пытаясь понять, что она хочет сделать, но та лишь сказала:
- Продолжай.
Я начал играть, и Надина улыбка стала еще шире. Она вышла посередине двора и принялась плавно размахивать руками, крутить головой и топать ногами, пытаясь попасть в ритм музыки.
Ее волосы на утреннем солнце казались не такими бледными, скорее просто лишенными здорового блеска; глаза смотрели не сквозь меня, а отвечали на мой взгляд, может, даже глядели во внутрь, в самую глубь, прожигая тысячелетней мудростью, какую обретают люди, увидевшее смерть за спиной.