— Я прошу прощения, Эмми. Продолжай.
— Скорее всего, эта роль не для меня… Не смотрите так. Я и правда считаю, что на этот раз миссис Портер ошиблась. Я ведь уже играла жену, дочь, возлюбленную и даже ведьму, но почему-то именно этот образ у меня не получается. Вернее, не сама Элизабет в целом, а отдельная сцена.
Мы замолчали.
— Ну, не мне тебе объяснять, что данный разговор Дарси и Лизи — основной в произведении. То, как он признается ей в любви, проявление его истинных чувств — все это стало уже классикой! Больше никто не смог так же раскрыть чувства, как это сделал он. В этом Дарси не переплюнуть, — профессор хмыкнул и чуть покачал головой. — И не только поступки и действия доказывают его любовь к Элизабет. Это мы видим и понимаем. Но именно слова признания стали для Лизи откровением. Для нее, гордой, сильной женщины, сначала предложение выйти за него, а потом уничтожающая все вышесказанное ремарка о ее низком статусе стало ударом. Но именно тогда ни он, ни она больше не могли противиться тому, что их настигло — любви. Вот это тебе и нужно показать — обреченность человека перед таким сильным чувством, невозможность противостоять ему, каким бы гордым, трусливым или глупым он не был, — профессор, удовлетворённый своей речью, вновь откинулся на спинку стула.
— Хмм… Я прекрасно знаю произведение, мистер Смитт, и при всем моем уважении… Уж простите, но не нужно рассказывать мне, что хотели показать герои своими действиями или поступками. Мне необходимо понять, как донести все это до зрителя, а главное: почему у меня не выходит.
— Это уже другой вопрос.
Гостиная снова погрузилась в звенящую тишину. Чай давно остыл, но все еще приятно согревал руки.
— Знаешь, я дам тебе совет, если позволишь, — я вскинула голову и посмотрела на профессора. Кивнула. — Я не режиссёр и не руководитель студии, но все же надеюсь, что он тебе поможет. Когда я познакомился со своей женой, она в один из важных моментов наших отношений процитировала Эрих Марию Ремарк: «Женщина не должна говорить мужчине о том, что любит его. Об этом пусть говорят её сияющие счастливые глаза. Они красноречивее всяких слов», — он запнулся на минуту, позволяя мне и себе прочувствовать произнесённые фразы. — И с тех пор мы можем даже не говорить о своих чувствах, а просто смотрим друг другу в глаза и все понимаем. Так вот, когда придет время того самого диалога с Дарси, смотри партнеру в глаза. Поступки, действия или миллионы слов не в силах показать всю глубину чувств, какими бы они не были. Именно в глазах можно рассмотреть все — любовь, ненависть, страсть, жалость, жестокость. Они даны нам не только, чтобы видеть, но и для много большего.
***
Когда библиотекарь миссис Джонс выгнала меня из зала, массивные часы на стене показывали четверть девятого.
Опустив голову под пристальным женским взглядом, я тихонько вздохнула, закрыла многотомник по Античности и поднялась с удобного стула. Забросив на плечи рюкзак с тетрадями и книгами, я схватила сумку со спортивной формой внутри и, попрощавшись, вышла из зала, наполненного запахом старой бумаги и пыли, с высокими стеллажами и длинными столами с потушенными лампами.
На крыльце остановилась, прикрыла глаза и глубоко вдохнула, запуская в легкие свежий вечерний воздух. Октябрь на удивление радовал своей погодой. Теплыми днями, все больше редким, но еще ласковым солнцем, своей неспешностью и спокойствием. Не глядя на большую загруженность, приближающееся поступление, спектакль и маячивший на горизонте выпускной, я была счастлива. Меня окружали друзья, в любой момент готовые прийти на помощь, даже с Итаном мы наладили хорошие отношения. Дружеские, возможно временами через чур поверхностные, но все же.
Опавшие листья уютно шуршали под ногами, разбавляя тишину вечера. Рюкзак оттягивал спину, острой болью прожигая поясницу. Старая, давно забытая травма, заработанная на соревнованиях, редко, но давала о себе знать. Тогда я две недели лежала в больнице, обездвиженная и крепко привязанная длинной тонкой трубкой к капельнице. Рука с катетером цвела синяками, тело затекало, мышцы забивались от бездействия и, временами, если закрыть глаза и немного погрузиться в себя, все еще можно было вспомнить размеренное, медленное движение капель поступающего лекарства.
Это были сложные две недели. Физические проблемы уходили на второй план, погребенные под гнетом постоянных мыслей. Тягучих, темных, израненных мыслей.