– О, небо! О, великие прародители драконы!
Я видела, как он склонился над белыми куклами, лежащими на дороге.
Нет, не куклами – девочками. Обе наряжены в белоснежные платьица, у обеих – белые банты в волосах. Обе неподвижны…
Я вскрикнула, и Маркос обернулся: его глаза совсем заволокло от страха.
– Вы сбили их, – прошептала я. – Мерзавец!
Я навалилась на дверную ручку, всхлипывая и чувствуя, что еще немного, и меня накроет истерика. Дверь неожиданно поддалась и я вывалилась на траву, но тут же вскочила на ноги и бросилась к пострадавшим.
– Что с ними? Живы?
Маркос суетился рядом, ругаясь под нос.
– Звоните в скорую! – закричала я. – Скорее!
И вдруг услышала тихий смех немного гнусавый, будто ненастоящий. Я замерла, открыв рот и глядя на одну из девчонок. Приподняв голову, она смотрела на меня прищуренными лисьими глазами и улыбалась. Потом, глянув на сестричку, как две капли воды похожую на нее, пихнула ее локтем. На губах второй расцвела улыбка.
– Ихо чингада! – закричал Маркос и хлопнул себя ладонями по коленям. – Вы притворяетесь, маленькие засранки!
Я не стала ждать, пока он окончательно придет в себя. Просто повернулась и побежала.
2-2
Одинаково постриженные кустарники тянулись по бокам аллей. Дорожки пересекались, поворачивали, запутывали, словно я бежала не по парку – по одному сплошному лабиринту!
«Валек, чертов ты придурок! – в отчаянии выругалась я. – Во что ты меня втянул?!»
Хотелось плакать, но падать духом некогда. Когда ты падаешь духом – тебя настигают хищники с черными когтями. Они разорвут тебя в клочья!
Тропинка раздваивалась. Куда бежать? Вправо или влево?
«Наше дело правое», говорила бабуля. И я свернула туда.
И оказалась в розарии.
Розы росли высокими пышными кустами – алые и розовые, желтоватые и кремовые, белые и бордовые. Лепестки, по краям подсушенные солнцем, источали душный аромат.
А посреди розария сидела девочка в соломенной шляпке и рисовала.
От неожиданности я остановилась.
Девочка услышала и обернулась ко мне, улыбнувшись приветливой улыбкой обычного двенадцатилетнего подростка.
– Привет, – сказала она по-испански.
– Привет, – машинально откликнулась я и нервно оглянулась через плечо. Но преследователей не было. Здесь вообще никого не было кроме меня и юной художницы. И это было неестественно и странно, будто на всех парах я вылетела из ночного кошмара в приятный послеобеденный сон.
– Я Валенсия, – сказала девочка приятным бархатным голосом, каким и должны говорить девочки из снов. – Тебе нравится мой рисунок?
На холсте красовались свежие кляксы бутонов.
Я сглотнула и ответила, придумывая на ходу:
– Да, очень красиво. Послушай, я попала в передрягу. Только что лошади едва не задавили двух девочек. Может, надо вызвать скорую помощь? Ты не знаешь, как найти выход?
– Отсюда нет выхода, – ответила Валенсия, не переставая улыбаться, будто мои слова вовсе ее не тронули, а улыбка была нарисована на ее миловидном, но чересчур бледном для южанки лице. – Тебе больше нравятся красные или белые розы?
– Белые, – не раздумывая ответила я. От обилия красного меня подташнивало.
– Очень жаль, – сказала Валенсия. – Садовнику тоже нравились белые, и он без разрешения высадил несколько белых кустов. – Она махнула кисточкой в сторону, и густая капля плюхнулась в траву, после чего девочка добавила с плохо скрываемой гордостью: – Я приказала отрубить ему голову.
Приятный послеобеденный сон начал превращаться в какой-то похмельный бред.
– Малышка, ты, наверное, не поняла, – начала я, дергая за спиной все еще стянутые веревкой руки. – Мне нужно попасть в больницу. Нужно найти людей.
– Здесь нет людей.
– Но те девочки…
– Не волнуйся за них, – не переставая улыбаться, ответила художница. – Они просто играют. Хочешь поиграть тоже?
– Нет! – выпалила я, начиная злиться. – Нет, не хочу! Просто покажи, куда идти, ладно?