Крупных групп немецкой авиации давно уже не встречалось в воздухе, кроме той шестерки реактивных. Но это не давало права успокаиваться. Смотреть нужно было в оба. Большую группу легко увидеть издали. А пару «охотников»?
Как бы в подтверждение этого из дыма над центром Берлина вырвался и стал уходить на запад «Ме-109».
– Разворот вправо на сто восемьдесят! – Передавая по радио эту команду, я энергично ввел свой «ястребок» в правый вираж.
Конечно, это был не «охотник». Но, может быть, гораздо хуже «охотника». Мы знали, что иногда с площадей и улиц поверженного города, еще не занятых нашими войсками, взлетают и уходят на запад легкие самолеты и истребители. Что они вывозят? Секретные документы? Руководителей гитлеровского рейха? Может, этот везет самого Гитлера?
«Мессер» даже не пытался вступить в бой. Он просто удирал. Как когда-то удирал такой же «Мессер». Но тогда все было по-другому… Тогда я был ведомым у Виктора Королева, вел один из первых воздушных боев. Это было под Кировоградом…
Дистанция все меньше и меньше.
– Бей его, Женя, бей! – не выдержав, закричал Борис Голованов.
– Сейчас! Смотри, Юрик, за воздухом, может, еще где сматывается.
«Хорош!» Огни трассирующих пуль и снарядов потянулись от носа «ястребка» к «Мессеру», вонзились в его фюзеляж, крыло. Сразу же из мотора «Ме-109» показался белый дымок, блеснуло пламя…
Пал Берлин, но бои продолжались. 1-й Украинский фронт повернул на юг, на помощь восставшей Праге.
Туда же стали летать и истребители. Из одного такого полета не вернулся Степанов. Погиб…
Это был последний день войны, последний боевой вылет…
Эпилог
В конце июня 1945 года, глубокой ночью, в комнату, где мы с Михаилом Лусто досматривали не то второй, не то третий сон, ворвался Николай Волков, а за ним все механики, мотористы и оружейники эскадрильи. Хотя у нас с ним были самые дружеские отношения и мы называли друг друга по именам, но при других офицерах или младших авиаспециалистах Николай всегда переходил на «товарищ командир», а я на «Волков». А тут он как заорет:
– Женька, черт, вставай! Проспишь все на свете! – Николай с такой силой тряхнул меня, что я чуть не слетел с кровати.
– Ты что, свихнулся? Какого черта сам не спишь и другим спать не даешь? Лишнего хватил, что ли? – я не понимал, что творится с механиком.
Проснулся Лусто:
– Я вот сейчас сапогом огрею, мигом успокоится!
– Вставайте, подъем! – в один голос закричали набившиеся в комнату механики.
– Женька, тебе ж «Героя» присвоили! А ты дрыхнешь тут, как сурок, – снова заголосил Волков. Орал он так, как будто «Героя» присвоили не мне, а ему.
– Брешешь… – прошептал я.
Только пару дней назад перед строем зачитывали Указ Призидиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза летчикам 22-й гвардейской дивизии. Этим указом звание Героя было присвоено Архипенко, Лусто, Глотову, Карлову, Никифорову, Бекашонку. Моей фамилии в приказе не было, хотя представление на звание на меня послали раньше всех. Еще на Сандомирском плацдарме.
Правда, тогда, после построения, видя мое уныние, ко мне подошли Горегляд и Фигичев.
– Не вешай носа, Мариинский! Указ еще будет! – успокоил Горегляд.
А Фигичев добавил:
– Тебе же не впервой! Помнишь, когда перелетели на 1-й Украинский. Ты тоже думал, что пропали твои ордена. А потом сразу получил Красного Знамени и Отечественной войны первой степени…
Да, так было. Но на этот раз… Посылали-то уже с этого фронта…
– Кой черт, брешешь?! – возмутился Николай. – На, смотри, в тот же день Указ подписан, что и всем. Только Указ другой. – Он включил лампу, и комнату залил яркий свет, от которого я зажмурился. – Вот газета, читай! С полчаса назад привезли.
Я взял у Николая газету, раскрытую на второй полосе.
– Вот здесь смотри, – Волков ткнул пальцем в середину Указа, занимавшего больше половины страницы.
– Ну, где там? – Лусто притянул газету к себе. – Ага, вот. Мариинскому Евгению Пахомовичу, – раздельно прочитал он. – Ну, поздравляю, Женя, – он обнял меня. – Такое дело и отметить бы не мешало! Да чем?..
– А мы принесли! Вот, у адъютанта реквизировали, пока он спит, – Волков протянул две бутылки коньяка, переданные ему из задних рядов. На столе разложили какую-то немудреную снедь, расставили консервные банки, используемые вместо кружек и стаканов, – жили еще по-фронтовому.
– Давай, Женя, выпьем за твою Звезду, – поднял кружку Михаил, – чтобы она никогда не тускнела, чтобы ты всегда оставался самим собой! Поднимем бокалы!
Иллюстраций
