Сразу команда: «Потушить костры!», вот тебе и поужинали. Пошли в темноте искать место у Молодечно, где нам приказали занять позиции. На окраине леса окопались, заняли оборону, а через поле от нас уже находились немцы.
На рассвете слышим гул, и дали команду: «Не высовываться! Без команды не стрелять!» Потом смотрим, а на нас 14 танков идут. Но у нас при батальоне было две «сорокапятки» и они как дали залп, два танка сразу задымилось. Дали второй — еще один, тогда они развернулись и ушли обратно.
Тут вдруг команда: «Сняться с позиций!» И только мы из этого леса перебрались через поле, как на то самое место, откуда мы только ушли, как налетели самолеты. Аж страшно смотреть туда было. Вот тут мы и поняли, что все, шутки кончились, война — это не игра.
И начались отходы, отходы. Остановимся, дадим бой и опять скорее-скорее отходим. Вот в этих переходах я потерял своего приятеля Васю Егина, с которым мы вместе призывались из Тулы. Он служил в пехоте, и когда мы отходили я его вдруг увидел. А дни жаркие стояли, и Вася, видимо, не сдержался, напился непонятно из какой лужи, и стоит весь мокрый и не может идти. А нас же командиры все время предупреждали: «Не пейте воду! Потерпите!» Я к нему подбежал, тяну за руку: «Вася, айда! Айда, друг!» — «Гриша, не могу.» И мне пришлось его оставить, потому что надо было догонять свою роту, и больше я его не видел и судьбы его не знаю.
Многие ветераны, которые пережили эту горькую долю отступления летом 41-го, признают, что в это время в войсках царил хаос и было много чего неприглядного. Что кругом царила паника и началось чуть ли не повальное дезертирство.
Нет, лично я ничего такого не видел, потому что наша дивизия была кадрового состава и мы все были дисциплинированные солдаты. Конечно, мы были новички, но у нас все было организовано как полагается, без всякой паники. Помню, у местечка Плещеницы дали немцам большой бой. Вот тут у нас появились первые потери — двое раненных.
В общем, свою дивизию мы догнали только возле старой границы. Заняли оборону, помню, рядом с нами стояла какая-то Пролетарская дивизия, и несколько дней вели там очень крепкие бои. Зато тут нас хорошо снабжали, регулярно подвозили боеприпасы и питание. Но вот опять слева или справа немец прорвал нашу оборону, и мы оказались в окружении. Вся дивизия ушла назад, а наш батальон оставили прикрывать отход. Сутки прикрывали, и к вечеру команда: «Сняться с позиций!» И всю ночь бегом, бегом. Но мне как минометчику было легче, потому что у нас на каждый миномет полагалась повозка с одной лошадкой, и мы на них все погрузили, и на мне остался только пустой наган и прицел от миномета. Да еще за оглоблю держусь, чтобы легче было бежать, а на пехотинцах все их снаряжение, а наш комбат ездил на лошади вдоль нашей колонны и все подбадривал нас: «Ребятки, ну потерпите еще немного, нам бы только Березину пересечь!» До Березины то мы дошли, помню, там лесок стоял, а на мосту уже немцы. И вот они оцепили наш батальон в этом лесочке и где-то после обеда мы пошли на прорыв.
Там невдалеке лежало ржаное поле и луговое, и мы по ним где-то с километр бежали в сторону большого леса. Окопы пехоты сразу проскочили, но немцы нам наперерез пустили танки. В этот момент я увидел, как мой командир взвода Александр Дубинин, с которым у меня сложились отличные отношения, схватил две гранаты, побежал в сторону танков, и как кто-то потом рассказывал, что бросился под один из них. Потом даже говорили, что ему за это посмертно присвоили звание Героя Советского Союза, но подтверждения этой информации я так нигде и не нашел.
И вот когда мы вырвались, в лесу посчитались, а из всего батальона нас осталось лишь 32 человека. Правда, из 60 человек нашей минометной роты спаслось довольно много: 10 бойцов и младший лейтенант, командир второго взвода, а все остальные, во главе с комбатом, погибли. а мне вот повезло. Рядом со мной падали убитые, а я все бежал, бежал и добежал. Причем тащил на спине трубу миномета весом в 21 килограмм. Это ведь мое оружие, как его бросишь?..
А не лучше ли было пойти на прорыв ночью?
Вообще-то так решили наши командиры, но я не считаю, что это была ошибка. Во-первых, немцы так и ожидали нашей атаки ночью, а во-вторых, в темноте прорываться было бы еще хуже, потому что вообще ничего не видно, а кругом сплошной перекрестный огонь.