Несмотря на то что тащили с собой пулеметы, быстро отошли назад. Не могу сказать, сколько времени шли, тогда редко когда у командиров в армии имелись наручные часы «ЗиФ». Прибыли на место страшно уставшие, рухнули на землю и уснули. Никого не было в округе, но на всякий случай оставили часового. Утром проснулись, подальше от нас какая-то часть расположилась, немцы бомбили озеро, расположенное рядом, во время налета оглушенная рыба всплыла брюхом вверх. Никогда такого не видел. И тут появилась машина полковой хозчасти. Остановилась рядом с нами, водитель спрашивает у нас, куда дальше ехать, чтобы нагнать отступающий полк. Прошу: «Заберите у нас „максимы“, тяжело их таскать». Конечно, нельзя такого делать, но другого пути не было, мы отправили на автомашине пулеметы, а сами пешком догоняли отступающие батальоны. Удалось только на следующий день присоединиться к своим.
Шли и ночью, и днем, и ночью, и днем, только с короткими остановками на восток. Отступали беспрерывно. Серьезный бой приняли только под Столбцами. Какой-то капитан остановил нас и приказал занять рубеж обороны на правой стороне моста через речку Неман. Мостик небольшой, речушка мелкая. Но все-таки мост есть мост. Окопались и стали ждать врага. Первыми появились мотоциклисты, мы их обстреляли, те удрали, и сразу же появились танки. Тут уж нам обороняться невозможно, с остальными машинами бороться нечем, поспешно отступили через мост и разобрали за собой деревянный настил. Другого выхода не было.
Отошли дальше на восток. Бои были тяжелые, кому как посчастливилось, а меня неподалеку от шоссе Барановичи — Минск ранило. Охраняли опушку леса с левой стороны, где развилка дорог шла. Нельзя пропускать противника. Так как воскресеньем было дело, мы сперва рассчитывали, что враг не пойдет, а отдыхать станет.
Наивные, молодые совсем. Немцы так и наперли с силой. Первую атаку пехоты отбили, хотя канонада была хороша, и пулеметы, и минометы повсюду били. А потом вторая волна через час пошла. И в это время осколками меня ранило в ногу и руку, голову пробило. Без памяти лежал. Оказывается, как мне позже рассказывали, немцы овладели нашими позициями, но этот рубеж был очень важен, поэтому красноармейцы перешли в контратаку. Врага выбили, командир полка прибыл в штаб батальона, который находился в семистах метрах от передовой. Меня же вынесли с поля боя санитары. Один из них, еврейчик, говорил, что хотели уже в убитые записать, но нащупали пульс. Счастливчиком оказался. Многие из товарищей там в земле остались. Как говаривал ротный после первых боев: «Если после немецкой атаки полвзвода осталось в живых, значит, уже хорошо отвоевали, а если два-три человека, то не повезло нам, больше противника не удержать».
Переночевал при штабе батальона, на следующее утро командир полка выехал в тыл на «полуторке» ГАЗ-АА, с ним в качестве сопровождения двигалась танкетка. Я к тому времени в себя уже пришел после контузии и страшно радовался, когда увидел эту танкетку, хотя по сравнению с Т-34 она казалась бы игрушкой. Комполка привез меня прямо в санчасть и поехал дальше по своим делам.
Вершинин Николай Петрович
До июня 1941 года мы спокойно учились. У нас были учебные легкие танки Т-26 и БТ-7. Как нам объясняли инструкторы, БТ-7, как более скоростной, предназначался для ведения разведки, а Т-26 считался основным танком. Причем первый мы учили мало, в основном занимались материальной частью Т-26. Чувствовалось тогда, что война все-таки будет, но никто ничего не объявлял.
Летом 1941-го часть курсантов, в том числе и меня, направили в летние лагеря под Харьковом, расположились у рощи в районе какого-то села. Занимались в строгом соответствии с уставами. 22 июня 1941 года я как раз стоял на посту. Была моя очередь. Оставалось еще больше часа до смены, когда сообщили о начале Великой Отечественной войны. Ну что же, как говорится, встретил первый день с оружием в руках. Затем с постов нас поснимали, какое-то время болтались без дела, и 26 июня на базе летнего лагеря нашего училища началось формирование сводного танкового батальона для фронта, которому передали учебные танки. Куда собираются отправить, ничего не говорили, все было под секретом.